М.К.Кантор - Учебник рисования, том. 1

- Да, Сергей. Изредка он навещает меня. Не совсем забыл старика, от случая к случаю я вижу его, - Татарников бывал у Рихтера пять раз в неделю, однако Соломон Моисеевич не склонен был преувеличивать частоту этих визитов. Иногда он меня навещает. Однако мы отнюдь не единомышленники. К тому же твоя бабушка, - горько сказал Рихтер, - тяжело оскорбила его жену, Зою Тарасовну. Поставила наши отношения под угрозу. Как могла она? Порой наружу выходит ее агрессивная вздорность. Поразительно, как смог я вынести эти годы.

- Но бабушка заботится о тебе, - вернулся Павел к теме коммунального хозяйства. Ему всегда казалось, что его задача состоит в том, чтобы успокоить деда и убедить примириться с бабкой. Если нет любви, полагал он, то есть хотя бы привычка и забота.

- Ты так считаешь. Что ж, считай, что она заботится, если тебе угодно. В конце концов, это твоя бабушка и ты должен относиться к ней хорошо. Я поддерживаю это. Однако если речь идет обо мне (впрочем, тебе это может быть неинтересно, понимаю), то мне каждый день здесь дается нелегко. Даже дружбу с подругой моей матери - с достойнейшей революционеркой, я должен скрывать. Марианна Карловна - глубокий и искренний человек - не принята в нашем доме. К сожалению, твоя бабушка относится к ней ужасно. Кхм-кхе. Предвзято относится твоя бабушка к моим друзьям и единомышленникам.

Соломон Моисеевич помолчал, потом добавил:

- Надеюсь, мой внук встретит такого единомышленника. Я верю, ты встретишь родственную душу, общение с которой отодвинет социальные проблемы на задний план. Быт, родственные обязанности - пусть это не тяготит тебя. Я всегда полагал, - и Рихтер значительно посмотрел на внука, - что ты рожден для великих свершений. Если ты подчинишь свою жизнь этому - то есть историческому - принципу, ты сможешь помочь людям.

Рихтер унаследовал от своей матери - старой большевички, соратницы Марианны Карловны, - особенность заканчивать каждый период речи обобщением.

- История, как небо, - не знает ни прошлого, ни будущего. Она пребывает вечно. Помнишь строчку «и звезда с звездою говорит»? Это сказано о небе духовной свободы. Звезды, которые говорят друг с другом через века, через огромные расстояния, - это души мыслителей. Да. Кхе-кхм. Ты слышал о законе сохранения энергии, да? Но я говорю тебе сейчас о законе сохранения свободы - это еще более важный закон. Когда ты видишь над головой звезды - ты видишь души свободных людей. Они превращаются в небесные светила. Это Маяковский и Платон, Микеланджело и Данте - это они протягивают к тебе лучи. Они все вместе там, на небе, - там их больше, чем людей на Земле, их история важнее и прекраснее нашей.

Павел, слышавший речь о звездах ранее, снова - как и всегда - пришел в возбуждение от этих слов.

- Значит, даже неосуществленная в реальности история, - спросил он деда, - все равно осуществляется там, среди звезд?

- Не бывает нереализованных проектов. В рамках социокультурной эволюции здесь, в обыденной жизни, проект может быть не реализован, башня не построена. Но в подлинной истории - остается все: все свершения духа, все подвиги мысли. Мне тяжело, - добавил Рихтер, - работать и думать в нездоровой атмосфере этого дома. Все, чего я прошу, - это покой. Сходи, кхе-кхм, поговори с бабушкой. Я, разумеется, не настаиваю. Но, мне кажется, ты смог бы убедить ее изменить свое поведение. Как внуку, тебе не должно быть безразлично положение дел в нашей семье.

Так бывало много раз, и всегда их разговор заканчивался такой просьбой. И снова исполнил Павел обычный ритуал: отправился в узкую комнату, где на продавленном диване лицом к стене лежала молчаливая оскорбленная Татьяна Ивановна. Павел сел подле нее и принялся, как всегда, говорить о том, что дед его, Соломон Моисеевич, - великий человек, что в ссорах неправа именно бабушка, неправа в том, что резко и неуважительно разговаривает с дедом а ведь дед посвятил всего себя работе, он пишет нужную книгу, книгу, которая спасет мир. Татьяна Ивановна лежала молча и лишь спустя долгое время (время, за которое Павел успевал описать неустанный подвиг Рихтера) подала голос.

- Устала я, Пашенька.

- Ну, вы уже так долго вместе живете.

- Никак не привыкну. Он такой эгоист, такой балованный.

- Разве он эгоист? Он ведь не для себя работает - он для всех книгу пишет, - Павел попытался продолжить рассказ о парадигмальных проектах.

- Не надо, Пашенька, наслушалась я уже. Нет там у него никакого проекта, чтобы о людях близких подумать? Да что уж сейчас думать, - добавила она.

- Так ведь все это ради людей и сочиняется, ради близких и далеких. Чтобы все были свободными.

- А зачем ему быть свободным? Он и так свободен - свободней некуда. Хочет - спит, хочет - книжку пишет.

- Он для всего мира пишет! Старый немощный человек каждый день садится к столу и пишет - несмотря ни на что.

- Пишет он для своего удовольствия. И всегда так было. Паразит; как есть паразит.

- Зачем ты так.

- Всю жизнь на чужом горбу.

- Ты не имеешь права, - в запальчивости сказал Павел, - так говорить о моем деде. Мы с тобой гордиться должны, что он пишет свою книгу! И думает он о свободе каждого, а не о своей личной!

- Ох, не надо мне свободы, мне бы умереть скорее.

- Как ты можешь так говорить!

- Устала я.

Татьяна Ивановна полежала еще некоторое время молча, сухими глазами глядя в стену перед собой. Потом повернулась к Павлу:

- Сейчас я стол-то накрою, Пашенька. Будем ужинать.

- Мы с дедушкой уже чаю попили.

- Ну, еще разочек чайку попьем, я хоть на вас посмотрю. Сейчас я белье отожму, я еще с утра замочила, и потом ужин приготовлю. Он добрый, - сказала Татьяна Ивановна, - он ко всем добрый, а что жену не любит - так это, может быть, я не выслужила. Как он без меня? Пропадет ведь - он же ничего не умеет, болтает только.

Она встала и тяжелыми шагами (она всегда крепко наступала на пол, всей стопой) пошла в ванную - стирать.

- Ты не думай, - сказала она с порога, - я все добро ихнее помню. И пальто, что мне мать его дала, тоже помню. Хорошее пальто, теплое. Столько лет меня грело. Я им спасибо говорила за это пальто. А что старенькое, да моль его поела, да полы драные, так я все дырочки подшила, подштопала. Ватина за подкладку подпихнула - и ладно. Чай, на банкеты мне в нем не ходить, не барыня.

- Я куплю тебе пальто, бабушка, - сказал Павел.

- Не возьму я ничего. Никогда не была захребетницей. Они мне это пальто старенькое всучили, а я молодая была, отказаться не умела. Всю жизнь себя проклинаю, что взяла.

- Разреши мне, пожалуйста, разреши, я куплю тебе пальто, - говорил Павел, а сам думал: что ж я раньше этого не сделал?

- Зачем мне теперь пальто? Мне только на гроб потратиться осталось. Здесь, - она показала на старенький комод, - в левом ящике все отложено. Я в тряпочку завернула, такая тряпочка в цветочек, ты найдешь. На глупости не тратьте, там лишнего нет. Только-только - на гроб приличный, на веночек, и в церковь на отпевание. Все посчитала, чтобы в расходы никого не вводить. Не люблю быть обязанной.