М.К.Кантор - Учебник рисования, том. 1

- У тебя этот навозный рояль разбудил мысли, Гриша?

- Безусловно, перформанс натолкнул на размышления. Многое можно сказать, - сказал Гузкин неторопливо; он достал из хьюмидора красного дерева (подарок Сары Малатеста) превосходную «Гавану» (подарок Алана де Портебаля), обрезал сигару серебряной гильотинкой (подарок барона фон Майзеля), помял и покатал в пальцах, - очень многое можно сказать. Океан ассоциаций и параллелей. Безусловно, - он раскурил сигару. - Пых-пых. Разное приходит на ум. В частности, Гастон показал, что взаимодействие искусства и природы (т.е. музыки и навоза) невозможно. Полноценный продукт нельзя получить. Трудно слушать такую музыку.

- Неужели? - спросил Струев. - Расскажи еще одну мысль - ну, пожалуйста, расскажи.

- Не стану разговаривать в таком тоне. И вообще, если интересуют трактовки, читай Кранц. Или Шайзенштейна спрашивай. Я не теоретик

- А их галиматью читаешь?

- С тобой все в порядке, Семен? - заботливо спросил Гриша. Пых-пых - дым упругими кольцами выстреливал из сигары.

- Устал.

- Понимаю, - полыхнул сигарой Гузкин, - конечно, устал. Жизнь у вас - по газетам сужу - собачья. Избрали этого, как его? Да-да, из гэбэшников, страшный человек, полагаю. Почему и говорю: перебирайся к нам.

- Устал, - повторил Струев и сам поразился, до чего искренне это прозвучало.

- Опять закрутят гайки, n'est pas? А искусство? Прекрасно в нашей профессии то - пых-пых, - что устал или нет, а приходишь в мастерскую и опять полон сил. Искусство, - пых-пых, - меня выручало всегда. За время, проведенное здесь - пых-пых, - случалось разное. Не думай, что все это пых-пых, - легко далось. Было непросто, пых. Однако искусство выручает.

- Что в нем проку.

- Как это? - спросил Гриша. Его не покупают, подумал он, вот и все. Пинкисевич говорил, что дело плохо, а я не поверил. И постарел он сильно. Ему бы надо ходить в фитнес-клуб, говорят, в Москве уже появились. Можно и здесь его отвести, вот хоть на рю Бернардинс, вполне приличный бассейн. Интересно, есть ли у него с собой плавки. В крайнем случае куплю ему плавки, не проблема. Не зная, как подступиться к спортивной теме, Гриша пыхнул сигарой.

- Какой прок в Ле Жикизду? Нельзя так говорить про коллегу. Существует корпоративная солидарность, - Гриша поднял предостерегающе сигару, мы все - одна семья. - Впрочем, сказал себе Гриша, его можно понять: в «Русской мысли» Ефим писал, как у них там развиваются события. Несчастный пых- пых - народ. Опять тирания, опять голубые мундиры, пых-пых. И все-таки надо себя вести в рамках, искусство тут ни при чем. - Разве мы раньше с тобой так говорили? Именно искусство и может спасти Россию.

- Мало ли что мы по малолетству говорили. Какой я художник? Какой ты художник?

- Не смей! - Гузкин сознательно не стал реагировать на выпад в свой адрес. - Не смей так говорить о своем творчестве. Без тебя русского искусства бы не было!

- Его и так нет, Гриша. И зачем оно?

- Сказать правду - пых-пых, - добиться понимания.

- Чушь собачья.

- Что же не чушь тогда? - пых-пых.

- Теперь уже не знаю.

- А раньше знал. И мы тебя слушали.

- Так послушай еще раз, дурак, - сказал Струев и схватил Гришу за плечо, но Гриша отодвинулся. Давно он не видел Струева, отвык от его агрессивной манеры, - я занялся искусством просто так, оно под руку подвернулось. Был бы камень, взял бы камень, какая разница? Мне все равно было чем ударить. Я взял то, что пришлось по руке, чем ловчее их бить. Понял?

- Кого - их?

- Много разных.

- Большевиков? - пых-пых.

- Большевиков тоже. Думал, что большевиков, а теперь без разницы. Ударить хотел - ничего больше. Взял, что рядом лежало, все равно было чем бить - палкой, бутылкой. Хватит, намахался.

- Теперь - бить не хочешь?

- Я больше ничего не умею. Но искусство уже ни при чем. Устал.

- Любопытно, - Гриша научился у Оскара аккуратной манере говорить слово «любопытно» тогда, когда разговор заходил в тупик, и позиция собеседника делалась совершенно неинтересной, - любопытно, пых-пых.

- Пойми, Гриша, - сказал Струев, - во всем должна быть логика, верно?

- Верно, - сказал Гузкин, и подумал: сейчас к деньгам перейдет. Взаймы? Струев никогда не попросит взаймы, к тому же знает, что я не дам, пых- пых, - сказал он.

- Раньше - до нас, до того, как пришли мы, - тоже было искусство. Правда? Рисовали картины, вешали их на стену. Мы так не умеем.

- Отчего же, - сказал Гузкин, - и мы умеем. Просто мы не хотим.

- Разве? Умеем, как проклятые реалисты? Чтобы с душой нарисовать?

- Если захотим - отчего же нет?

- Не умеем, - повторил Струев, - не учились никогда и даже презираем картины. Такие, на стенах висящие картины мы презираем потому, что это не настоящее, а искусственное. Настоящее - это сама жизнь, правда?

- Допустим, пых.

- Настоящее - это мы сами, а то, что мы сделали, - менее настоящее, правда?

- Пожалуй.

- Зачем рисовать лимон на холсте, если можно лимон положить на стол?

- Верно. Ты всегда так говорил.

- Или - еще дальше шагнем: надо съесть лимон и рожу скроить, что мне, мол, горько. Так ведь лучше выразишь суть лимона, чем рисунком?

- Конечно!

- Потому что, рисуя лимон, мы хотим передать его свойства, верно? Но если можно передать свойства лимона быстрее и нагляднее- зачем рисовать?

- Именно это мы и делаем - разрушаем стереотипы, и сразу показываем суть, - сказал Гриша значительно.

- Значит, художник (ну, скажем, я - или ты) объявляет, что старого, обособленного от художника, искусства нет, а отныне суть творчества воплощена в самом авторе, то есть главное - человек и его проявления, верно? А отдельного от художника продукта быть не должно, правда?

- Верно, пых-пых, - сказал Гриша. Все-таки как ни неприятен был порой Струев, но поговорить умел. Вот за что мы его ценили. Язык подвешен.

- Скажем, этот самый Гастон Ле Жикизду, его ноги, живот, задница все вместе есть высказывание, верно? - он самим собой олицетворяет искусство. Так?

- Да, именно так! Заметь, Семен, мы открыли это раньше других! Надо установить приоритеты! Необходимо обозначить культурные вехи! Какие мы штуки вытворяли! Я рассказываю здесь о наших перформансах, люди аплодируют! Как Осип Стремовский разделся и выкрасился в индейца? А? Краснокожий в красной стране? Такое не забудешь. Радикально, а?

- Перестань. Такую штуку давно придумали. Совсем не мы.

- А кто же? - насторожился Гузкин. - Ты Ива Кляйна имеешь в виду? Эпизод, когда он голых баб синей краской мазал и к холсту прижимал? Но все-таки, Семен, это уступка плоскости. Зачем нужен холст? Не принимаю возражения.

- Задолго до Кляйна, - сказал Струев.

- Любопытно, - сказал Гузкин.

- Две тысячи лет назад, - сказал Струев, - на деревянном кресте, в голом виде. Классный был перформанс.

- Ах, ты это имеешь в виду! Но это же не искусство.