Валерий Зеленогорский - О любви (сборник)

Куликова выбирать не хотела, ей нравился Сергеев за возможность списать и получить конфеты «Мишка на Севере», которые мама Сергеева выдавала ему каждое утро. С бедного Мартынова ничего материального получить не светило, но он лучше всех ходил на руках, и у него была наколка на руке «Валя», и путь в колонию был прям, как перпендикуляр, опущенный с вершины треугольника.

Оба претендента находились в состоянии холодного нейтралитета, но Сергеев, несмотря на пухлость щек, сдаваться не собирался. Мартынов пару раз бил Сергеева, но не сильно, пару раз дал под жопу ногой, но лицо не портил, мама Сергеева заседала в родительском комитете и могла лишить Мартынова бесплатной формы и ботинок, а это ему мать-одиночка Мартынова не простила бы, шкуру спустила бы ему, а он к тому времени к этому еще готов не был.

Сергеев даже пошел на бокс, но выдержал всего два раза, не смог, решил брать другим и написал Куликовой стих, списав его из сборника модного поэта Эдуарда Асадова, ослепшего после войны в результате взрыва и ходившего в черной повязке.

Куликова не все поняла, но оценила и показала его своей старшей сестре, редактору школьной стенгазеты «За успеваемость», та даже хотела его напечатать, но старшая пионервожатая выявила плагиат, а заодно и легкую порнографию: там была строчка о волнении вздымающейся груди, а это в школе было только у завуча при встрече с учителем труда, ей стишок и попал, попало и Сергееву от мамы за эту пакость.

У Куликовой тоже была грудь, она первая в классе надела лифчик. Сергеев помнил свой лифчик в детском саду – сложное сооружение с резинками для поддержания чулков, которое носили дети до эпохи колготок.

Первым заметил лифчик Куликовой Мартынов, он давно изучил всю женскую сбрую в мамином шкафу и доложил Сергееву, что Куликова уже вполне, и подмигивал темному Сергееву, на что-то намекая.

Пора целоваться, безапелляционно решил Мартынов и предложил Сергееву заманить Куликову на колесо обозрения и там, на высоте, использовать безвыходность Куликовой и совершить головокружительный трюк и выяснить наконец, кто Куликовой хозяин.

Решили действовать вместе: Сергеев обеспечивал материальную часть проекта – деньги на билеты и мороженое, а Мартынов обещал привести Куликову. Перед походом в парк провели у Сергеева дома тренировку поцелуев, сначала на помидорах, потом на яблоках, закрепили материал на собаке Мартынова, которой очень это не понравилось. Сергеев не знал, куда девать нос, собачий нос был холодным, и Сергеев боялся, что у Куликовой тоже.

После физкультуры, налюбовавшись на незрелый бюст Куликовой, два соискателя направились в парк культуры и отдыха и стали ждать обещавшую прийти Куликову с трепетом и волнением.

Сергеев сосал «барбариску» – конфету-сосульку, праматерь мятной жвачки, дающей утреннюю свежесть, но свежесть не наступала, от нервов во рту все горело, и Сергеев боялся, что утренней росы и горячего солнца в его губах Куликова не ощутит и все будет напрасно, он где-то слышал, что все зависит от первого поцелуя, он решающий.

Мартынов ничего не сосал, он курил сигарету «Прима», он знал, как должен пахнуть мужчина, и в себе не сомневался и надеялся, что его губы найдут дорогу не только в рот Куликовой.

Мартынов решил повысить градус ожидания и достал из сумки-планшета бутылочку «Алжирского». Сергеев, кроме лимонада, тогда еще ничего не пил, но отказаться не сумел, принял из горла три глотка гнусного пойла и понял, что готов начать новую жизнь и задохнуться в объятиях Куликовой.

Мартынов в позе горниста забулькал в свое горло все остальное и разбил стеклотару о садовую скамейку. Сергеев с завистью смотрел на своего партнера, он почти уступил ему Куликову, но желал по инерции хотя бы одного, последнего прикосновения к мечте.

Мечта-Куликова вынырнула из-за кустов в одежде старшей сестры, губы ее пылали помадой, как у продавщицы из овощного, известной, по молве, бляди районного масштаба.

Сергеев галантно взял Куликову под руку и повел на колесо обозрения, сзади плелся одуревший от вина и алых губ Куликовой Сергеев, еще не знающий, как карта ляжет.

Сели в кабинку на двоих втроем, Мартынов хотел схитрить, но Сергеев разгадал его дьявольский замысел, он понимал, что из соседней кабинки он из участника превратится в зрителя, и это его не устраивало.

Колесо поднималось в небо, Сергеев знал, что все творится на небесах, и готовился, рядом горели пламенем ухо Куликовой и щека в румянах фабрики «Светлана», мочи терпеть не было.

Мартынов положил руку на плечо Куликовой и с холодным расчетом ждал набора высоты, чтобы затянуть петлю на прозрачной шейке Куликовой и слиться с ней в экстазе.

Сергеев покрылся холодным потом, он лихорадочно искал повод изменить порядок обладания.

Он предложил кинуть монетку, на потной ладошке он вынул из кармана пятачок и предложил загадать Мартынову. Мартынов выбрал «орла» так он себя позиционировал, Сергееву досталась «решка».

Куликова подбросила монетку, а Сергеев зажмурился с трепетом рвущегося сердца.

Выпала «решка», колесо обозрения превратилось в колесо удачи. Сергеев почувствовал, как вино из далекого Алжира стало проситься на волю, клаустрофобия вырвала наружу все, что копилось в недрах Сергеева, в соответствии с центробежными силами он стал орошать окрестности парка своим внутренним миром, народ бежал прочь, досталось и Куликовой, и Мартынову, одежда и свидание были вконец испорчены.

Когда колесо обозрения опустилось, все было кончено, Куликова ушла с Мартыновым мыться на пруд, и они не только поплавали. Сергеев остался лежать на траве и ждать, когда он сможет опять взмыть в небо.

После Нового года Сергеев совсем загрустил, работы не было, жена смотрела на него почти с омерзением и слегка жужжала: ну что, сука, так и будешь лежать в нирване ебаной?

Сергеев не отвечал, оцепенение ватой окружило его, внутри себя он боролся с собой, но на выходе был один пшик, заставить себя действовать он не мог, деньги в доме были на пару месяцев, а что будет потом, думать не хотелось.

Днем он спал, а ночью мастурбировал пультом, переключая каналы, он ничего не искал, но в одну из ночей попал на середину азиатского фильма, где на берегу реки сидел мужик, называющий себя даосцем, а мимо него плыли лодки с товарами и людьми, проплывали трупы врагов и любимых женщин, дети махали ему издалека, но он сидел на берегу, смотрел в никуда и дремал под шелест проплывающих плотов и джонок.

Сергеев знал о дао немного: лет тридцать назад в Ленинграде на лавочке Марсова поля две аспирантки института им. Герцена рассказали ему о дао-любви и даже кое-что показали. Сергееву понравилось, но поклонником даосизма он не стал, время тогда еще не пришло.