Маша Царева - Женщины Никто

Николай смотрел на нее непонимающе, его протянутая рука повисла в воздухе.

— Было приятно познакомиться, — сказал Игорь.

И ушел.

Вышел из бара, даже не обернувшись.

— Кто это был? — удивленно спросил Николай, принимая из рук официанта меню. — Он к тебе приставал, что ли? Моя девушка пользуется спросом?

И Нюте пришлось улыбнуться, ведь он ни в чем не был виноват, этот веселый здоровяк, ему просто хотелось встретить женщину, которая будет лепить ему пельмени и гладить его по голове, как будто бы он все еще маленький.

— Да так, не обращай внимания. Могу рекомендовать клубничную «Маргариту», — сказала Нюта просто для того, чтобы хоть что‑нибудь сказать. Чтобы, сосредоточившись на любых, неважно каких, словах, удержаться от постыдного проявления сантиментов. Еще не хватало расплакаться. Тогда Николай позвонит в агентство и пожалуется, что ему подсунули истеричку. И Анютины фотографии с анкетой вместе будут порваны в клочья и брошены на дно клетки с попугаем, которая стоит на подоконнике кабинета директрисы агентства Яны. От попугая несет хлевом и кариесом. И он умеет четко выговаривать слово «жопа» — веско, емко, хорошо поставленным баском.

Хотя, может быть, оно будет и к лучшему. Нюта в любом случае не собирается больше встречаться ни с кем из Яниных протеже. Не для нее это, совсем не для нее.

— Что же я, девчонка? — басовито хохотнул Николай и заказал пол‑литровую кружку темного пива и чесночные гренки в придачу.

Минуты ползли, как улитки, которых обкололи снотворным. Причавкивая гренками, Николай нудно рассказывал о полиграфическом бизнесе, в который его, химика по образованию, привели случайные обстоятельства, и в итоге он заработал на нем миллионы. Ну, может быть, насчет миллионов он слегка преувеличивает. Но то, что у него есть трехкомнатная квартира в Сокольниках, хороший автомобиль, дача на Кипре и возможность еженедельно играть в казино, — факт. Прекрасную Анюту ведь не смущает, что он игрок? После ее принужденного «нет» последовал еще один пространный рассказ о том, как в девяносто восьмом году он впервые попал в Лас‑Вегас и, потратив пятнадцать долларов, выиграл пятьдесят пять, что произвело на него неизгладимое впечатление. «Если тебе везет, деньги падают с неба, правда! — Его испачканный маслом палец указывал в дощатый потолок бара. — Казино — это магия, искусство, модель самой жизни!»

Об Анюте он так ничего и не спросил, но в какой‑то момент вдруг сказал, что она ему подходит. Так и выразился:

— Ты мне подходишь, прекрасная Анюта. Скольких баб мне Янка пыталась подсунуть, не пересчитать. Бабы‑то, понятное дело, вешаются, я мужик видный и при деньгах. Но все были какими‑то мелочными. А в тебе чувствуется глубина. И у тебя такие грустные глаза. Но это мне даже нравится.

Анюта поняла, что она должна, немедленно должна остановить эту словесную диарею, иначе что‑то взорвется внутри ее, что‑то переклинит, и из тихо улыбающейся женщины в бархатном платье она превратится в пылающую гневом амазонку, которая схватит со стола пустую пивную кружку и наденет ему на голову. И под толстым стеклом будут глупо хлопать его ресницы.

— У меня грустные глаза, потому что… Потому что у меня зуб болит, — Анюта схватила сумочку со стула. — Я должна была раньше сказать, извини. Думала, ничего страшного. Но он так разболелся, что я больше не могу терпеть! Было приятно познакомиться!

— Постой! — Николай вскочил, едва не опрокинув массивный стул. — Отвезти тебя к стоматологу?

— Не стоит, — почти весело крикнула Нюта от двери. — Я сама его вырву, плоскогубцами! Всегда так делала, с самого детства!

И, оставив Николая стоять посреди бара с удивленно распахнутым ртом, довольная собственной находчивостью, Анюта выбежала в ночь.

— А я ведь предупреждал, что в этом баре невозможно начать конструктивные отношения. Слишком уж гиблое место.

Он сидел на парапете, курил и говорил куда‑то в сторону, словно обращался не к пробегавшей мимо Анюте, а к кому‑то невидимому. Она остановилась как вкопанная.

— Вы? То есть ты? А я думала, что ты ушел… — Анюта подумала, что, наверное, неприлично выражать радость так открыто, но ничего поделать с собою не могла.

— Я уже собирался уходить, — хмыкнул Игорь. — По моим прогнозам, это провальное свидание должно было закончиться давно. Но ты оказалась вежливой и сидела с этим медведем почти целый час. Он тебе совсем не подходит, совсем.

— Знаю, — Анюта присела на парапет рядом с ним. — Дашь сигарету?

— Ты не похожа на курильщицу. И мне не нравятся курящие женщины.

Анюта рассматривала его профиль. Как же это все странно. Если она его заинтересовала как женщина, как возможная любовница, с которой он хочет разделить пусть даже и не целую ночь, а всего лишь четверть часа на заднем сиденье автомобиля, тогда почему он не пытается ее соблазнять в классическом понимании этого слова? Почему он даже на нее не смотрит? Почему в баре он не дал понять, что она ему интересна? Если бы он хоть намекнул, хоть половинкой слова обмолвился, она вообще не стала бы тратить целый час своей жизни на Николая с его дурацкими казино. А если… Если она ему не нравится совсем? То какого черта он ее ждал?!

— Игорь, я… Я рада, что ты меня дождался, — выдавила она. Для кого‑то это, может быть, было бы обычным поворотом сюжета, тривиальной фразой, переключателем зеленого света, который весело мигнет словом «Свободна!» в ее глазах. Но никогда за все тридцать шесть лет своей жизни Анюта не проявляла инициативу в отношениях с мужчиной. У ее личной жизни был другой режиссер, она всего лишь старательно разыгрывала роль, которую с каждым годом все менее талантливо и четко прописывал для нее Василий.

— Знаю, — хмыкнул он, щелчком пальца отбрасывая в лужу обугленный сигаретный фильтр.

И спросил: «Пойдем?»

Анюта даже не поинтересовалась куда.

Просто встала и пошла рядом.

А через три миллиона лет (хотя по московскому времени прошло не более нескольких часов) ее лихорадило и рвало на части на кухне Полины Переведенцевой. Она на месте не могла усидеть — выросшие за спиной крылья сталкивали ее со стула в стиле ампир. Анюта нервно мерила шагами пространство, размахивала руками и, казалось, была готова, выпорхнув в окно, полететь над московскими крышами в какие‑то ей одной открытые миры. И каждая ее фраза начиналась священным ОН.

ОН такой красивый, что хочется плакать, как будто бы смотришь на произведение искусства и вдруг понимаешь законы мировой гармонии — сформулировать не можешь, но понимаешь, понимаешь, черт возьми! ОН столько пережил, и все его феерические взлеты и черные провалы можно разгадать по глазам. О, что у НЕГО за глазами такая глубина, за ними космос. И ОН умеет смеяться глазами. Одними глазами, представляешь?! У НЕГО кожа мягкая, как у девушки. Безволосая грудь. А на животе шрам — аппендицит вырезали в сельской больнице Читинской области, где ОН, тогда еще молоденький и никому не известный, угодил под нож похмельного практиканта. И ОН не закрывает глаза, когда целуется. Да‑да, она подсматривала. У НЕГО такой бардак в квартире — в этом месте Анюта не выдержала и рассмеялась от умиления — такой бардак, как будто бы там живет десяток молодых инженеров. Почему именно молодых инженеров? Да у ее лучшей подруги Томочки когда‑то давным‑давно был роман с молодым инженером, и у него вместо пепельниц были дурно воняющие банки из‑под сардин в томатном соусе, а носки он стирал в той же ванне, где и мылся, и еще однажды в его кухонном шкафчике завелись опарыши. Наверное, все молодые инженеры такие. А еще…