Мария Галина - Красные волки, красные гуси (сборник)

А вечером, когда закат лег красным на беленые стены хаты, пришли еще тихие люди. Мужчина, женщина и двое детей. Мальчики. Мужчина держал женщину за руку, и мальчики, бледные и серьезные, держались за руки. Младшему было лет семь. У них были сбитые босые ноги. А женщина была в городском сером платье, подол его запылился.

– Нам сказали, – сказал мужчина, – вы перевозите на другой берег.

Батя молча кивнул.

Мужчина, бледный, с тонкой талией и широкими плечами, полез в карман городского сюртука и достал часы на цепочке. Последние солнечные лучи играли на желтой крышечке.

– Вот, – сказал он, – больше у нас ничего нет.

– Ой, бедные, – сказала мама, стоя в дверях, – вот намучились.

Но в дом она их не позвала. Мама никогда не звала тихих людей в дом, потому что по ним ползали насекомые, которые гложут человека в войну и разруху.

Поэтому она вынесла им кружку молока и теплую краюху хлеба, и женщина сидела на бревнах и смотрела, как пьют мальчики, по очереди, передавая друг другу кружку руками в цыпках. У женщины светлые тонкие волосы стояли вокруг головы нежным нимбом, позолоченные закатом. Янка видела, что женщине тоже хочется молока, но она ждет, когда напьются мальчики, а другую кружку мама не вынесла. Тем, кто приходил вечером, она выносила только одну кружку, всегда одну и ту же.

Вышел из сарая Никодим, привалился плечом к стене, поглядел мрачно.

Потом сказал с вызовом:

– Здравствуйте, товарищи.

– Мы тебе не товарищи, мерзавец, – тихо сказал мужчина, разглядев накинутую на плечи кожаную куртку, на которую Янка поставила заплатку. У мужчины натянулась кожа на скулах и обозначились сжатые челюсти, и он сделал какое-то короткое движение, словно хотел укусить.

– Вы… – сказал Никодим и тоже стал белым с голубизной, как стена хаты, – буржуазные недобитки, вы… Да я таких…

Он шагнул к мужчине, словно намереваясь ударить, но пошатнулся, оперся об угол сарая, и на рубахе у него стало расползаться свежее алое пятно.

– Господи, и здесь, – то ли всхлипнула, то ли рассмеялась женщина.

– Не звертайте уваги, – вмешалась Янка. – Он же малахольный… видите, рука прострелена.

– Лучше бы у него была прострелена голова, – сказал мужчина, он тоже отвел руку для удара, и сейчас, когда Янка схватила его за рукав, брезгливо стряхнул ее пальцы.

Она подошла к Никодиму и, чуть толкнув его за плечи, сказала:

– Иди… Иди в сарай. Не твое дило.

И обернулась к мальчикам, наблюдавшим за ней исподлобья.

– Пойдемте… пошукаем яйца. Хотите яйца?

Они дали увести себя, а когда вернулись, то у Янки в фартуке было несколько коричневых яиц с налипшим куриным пометом. Она переложила их в лукошко и протянула женщине.

– Вот… Возьмите… Хлопчикам.

– Спасибо, – сказала женщина, но как-то устало и безразлично, словно из вежливости. А Никодим, белея рубашкой в глубине сарая, крикнул:

– Кого ты кормишь, Яна? Подумай только, кого ты кормишь?

– То ж человек, как и ты, – крикнула она в темноту.

Пришел отец, держа на плече весла, сказал:

– Собирайтесь.

И мальчики опять взяли друг друга за руки. А мужчина подошел к двери сарая и сказал:

– Я вас ненавижу. Сейчас мы уедем навсегда, но я вас ненавижу. Вы разрушили мой дом. Вы сожгли мою библиотеку.

– Это пролетарское возмездие, – угрюмо отозвался Никодим из тьмы сарая. Янка подумала, что ему, наверное, очень плохо и он держится из последних сил, чтобы не уронить себя в глазах чужака.

– Вы, простите, кто по профессии?

– Наборщик. Не ваше дело.

– Как же вы допускаете, чтобы горели книги?

– Ваши книги нам не нужны, – сказал Никодим.

– А что вам нужно? Дикость? Чтобы озверевшие орды громили библиотеки?

– Новый человек напишет новые книги, – убежденно сказал Никодим.

– Вы идете али нет, господа хорошие? – спросил отец зло и затоптал цигарку сапогом.

Мужчина пожал плечами, взял женщину за руку, и они пошли к плавням. На сгибе свободной руки женщина несла корзинку с яйцами, и Янка подумала, что они, наверное, съедят их сырыми, выпьют, как только окажутся в лодке, потому были голодны и слабы, но не хотели и не могли есть тут, на пороге ее, Янкиного дома… Туман сгустился и плавал у самой воды космами, и плеск весел то пропадал, то, казалось, доносился откуда-то совсем рядом.

Отец вернулся поздно ночью, и Янка слышала, как он кряхтит и ворочается, а потом встает с кровати, снимает со стены рушницу. И выходит, даже не сунув ноги в сапоги.

Как была, босоногая в рубахе, она кинулась за ним.

На окоеме вставало багряное зарево, самой луны еще не было видно, и казалось, там, далеко, горит в огне незнакомый город. Вербы жалобно качали лохматыми головами, и летучая мышь нырнула в воздухе, чуть не задев Янку своим крылом. Янка в испуге присела; летучая мышь любит белое и может упасть на рубаху, да так и повиснуть вниз головой, зацепившись коготками, а еще – вцепиться в волосы…

Отец стоял на крыльце и курил, а потом затоптал цигарку и двинулся к сараю.

Янка выскочила из темноты, упала ему на грудь:

– Не пущу! – прошептала она.

– Ну и дура, – сказал он грубо, оттолкнув ее так, что она села в мокрую траву, – вы, девки, известно о чем думаете (он сказал дурное слово). А если придут его люди и он нас выдаст? Они всех нас поубивают. И тебя тоже.

Она внутренним взором увидела ясное лицо Никодима, светлые его глаза.

– Его нельзя убивать, – сказала она убежденно. – Он же как ребенок. Всему верит.

– Мы живем тихо, – сказал отец, – нам их городские суперечки ни к чему.

– Погоди, батя, – сказала она умоляюще, – а давай, я его завтра на остров отвезу? На Заячий остров? А?

– Да зачем он тебе, девка? – удивился отец. Задумался. – Женихов у нас мало, вот что. Парней забрили всех, с германцем воевать… а где они, где тот германец, кто знает? Ладно. Бери лодку, только чтоб обратно в целости. И смотри, утонешь – шею сверну!

– Не утону, батя, – сказала она благодарно, – не тревожься, не утону…

– Куда мы плывем? – удивился Никодим, когда они садились в лодку и она ставила на дно корзину с едой и жбан с квасом. – Рыбачить? Тогда где удочки?

– Рыбачат сетью, дурачок, – сказала она, подоткнув подол и сталкивая лодку в воду, меж пальцами босых ног продавливался жирный ил, – или вершой. Удочки – это господская забава. Таких простых вещей не знаешь.

– Тогда зачем?

– Ты ж хотел к зеленым людям.

– Опять за свое, выдумщица? – Плечо его было перетянуто чистым холстом, рука на перевязи и грести ей приходилось самой. Она налегла на весла.

Никодим выглядел поздоровевшим, щеки его покрыл слабый румянец, волосы растрепались. Он свесил здоровую руку за борт, пропуская меж пальцев воду.

– Как на маевку прямо, – сказал он смущенно.