Генри Миллер - Замри, как колибри. Новеллы

Безусловно, с тех пор мне еще не раз приходилось страдать и, без сомнения, предстоит и в будущем…но уже по другому поводу. Сегодня я подобен тем алкоголикам, которые после многих лет трезвости учатся искусству выпивать не пьянея. Я хочу сказать, что сжился со страданием. Страдание — это такая же часть вашей жизни, как смех, удовольствие, вероломство. Стоит понять его назначение, ценность, пользу, и перестаешь страшиться этого нескончаемого страдания, от которого весь мир так старается увернуться. Если подойти к нему с точки зрения осмысления, оно приобретает совсем другое значение. Я назвал этот процесс перерождения своей “розой распятия”. Лоренс Даррелл, гостивший у меня в то время (на вилле Сёра), выразил это иначе, окрестив меня “Счастливой Скалой”.

Стать писателем! Моля Создателя даровать мне это благо, меньше всего я помышлял о том, во что мне обойдется эта привилегия. Мне и в голову не приходило, что придется иметь дело со столькими идиотами и болванами, со сколькими я столкнулся за последние более чем двадцать лет. Мне представлялось, что я адресую свое творчество родственным душам. Никогда не думал, что найду признание, и то по ошибке, у бездумной толпы читателей комиксов, спортивных новостей и финансовых отчетов “Уолл-стрит джорнэл”. Все, кто читал мою книгу о Биг Суре (где я живу последние четырнадцать лет), знают, что моя жизнь в этом захолустье напоминает жизнь белки в клетке: вечно на виду, постоянно во власти любопытных зевак, коллекционеров автографов, репортеров из дрянных газетенок. Возможно, это предвосхитило то самое ощущение абсурда, что побудило меня вставить длинную цитату из “Последнего человека” Папини в свою самую первую книгу “Тропик Рака”. Сегодня я, совсем как Эйнштейн, ощущаю, что если бы мне подарили вторую жизнь, я бы предпочел профессию плотника или рыбака, кого угодно, только не писателя. Те немногие, кому дано воспринять ваши слова, для кого они исполнены смысла, кому они дарят радость и утешение, останутся самими собой, независимо от того, читают они ваши книги или нет. Вся адская работа над созданием одной книги за другой, строчки за строчкой сводится к нескольким приветствиям при встрече во время прогулки по парку: “Доброе утро, Том, как идут дела?” — “Прекрасно… а как у вас?” Никто не поумнел, не расстроился, не стал счастливее. С`est un travail du chapeau, voila tout! [3] Шапочное знакомство, не больше (франц.).

Тогда напрашивается справедливый вопрос: почему ты не бросаешь заниматься этой тягомотиной? Ответ прост. Сегодня я пишу, потому что мне это нравится, приносит мне удовольствие. Я раб привычки, счастливый раб. Я утратил всяческие иллюзии на предмет важности слов. Вся мудрость Лао-цзы уместилась на нескольких нетленных страницах. Иисус никогда не написал ни строчки. Что касается Будды, помнится, он во время своей немой проповеди представлял на обозрение слушателей цветок, чтобы те его оценили (или услышали). Слова, как всякий мусор, уплывают в никуда. Поступки остаются. Деяния апостолов, bien entendu, [4] Само собой (франц.). отнюдь не пчелиная суета, сегодня выдаваемая за поступки.

Поступок. Я часто представлял его так: я и мое тело. Ты бросаешь его повсюду — туда, сюда, обратно, — но ты неизменен. С таким же успехом можно было вообще не двигаться, а застыть на одном месте. Чему суждено случиться — случится, но, возможно, в одной из следующих наших жизней, третьей или четвертой. Времени у нас в избытке. Что нам необходимо постичь — это вечность. Истинная жизнь — жизнь вечная. У меня нет готового рецепта, как ее заполучить.

Без сомнения, некоторые из вышеупомянутых наблюдений крайне неприятны, особенно для тех закоснелых людей, которые ждут-не дождутся мирового пожара. Неужели они не понимают, что мир был, есть и будет объят адским пламенем? Разве не осознают, что преисподняя, в которой мы живем, реальнее той, что нам уготована, — если уж заниматься подобной бредятиной? По крайней мере, им следует гордиться тем фактом, что они внесли свою лепту в создание этого Ада. Жизнь на земле всегда останется сущим Адом; противоядие — не будущее, называемое небесами, а новая жизнь здесь, под ними: “новое небо и новая земля”, рожденные безоговорочным приятием жизни.

Ловлю себя на том, что уклоняюсь от главной темы — себя самого. Совершенно очевидно, что меня больше увлекают другие сюжеты. Порой даже теология кажется мне заманчивой. Поверьте, это возможно, если не искушать себя целью стать теологом. Даже в науке можно найти интересный аспект, только бы не принимать ее всерьез. Любая теория, любая идея, любая гипотеза способны вдохнуть радость бытия, пока не начинаешь ошибочно полагать, что приближаешься к достижению цели. Мы не достигаем никакой цели, поскольку, в метафизическом плане, двигаться некуда. Все, что требуется, — это раскрыть глаза.

Чтобы очнуться, мне понадобилось пятьдесят с лишним лет. Даже сегодня я не вполне проснулся, иначе не писал бы такую ерунду. Но, между прочим, одна из истин, которую усваиваешь с годами, заключается в том, что ерунде есть место в действительности. Настоящая бессмыслица, конечно же, выступает под такими громкими именами, как наука, религия, философия, история, культура, цивилизация и т. д. и т. п. “Сумасшедший Шляпочник” — отнюдь не нищий clochard, [5] Бродяга (франц.). валяющийся в канаве в обнимку с бутылкой, а его превосходительство, сэр Попугай при королевском дворе; и он-то заставляет нас поверить, что, вооружившись нужными словами, необходимым пакетом документов, цилиндром и гетрами, можно утихомирить, приручить или покорить всяких разных чудовищ, готовящихся заглотнуть мир во имя Его Величества Народа, или во имя Христа, или еще кого-нибудь.

Откровенно говоря, если нам суждено носиться с идеей спасения мира, замечу, что, работая над акварелью, которая нравится мне — в первую очередь мне, а не вам, — я вношу более весомый вклад в дело спасения человечества, чем любой министр с портфелем или без. Надеюсь, даже его святейшество Папа Римский, во что слабо верится, вносит не меньшую лепту. Но тогда, включая его в список, я не могу обойти вниманием такие личности, как Аль Капоне и Элвис Пресли. Почему бы и нет? Вы можете доказать обратное?

Как я уже говорил, уволившись из почтового отделения, проработав в ранге могильщика и мусорщика, библиотекаря, продавца книг, страхового агента, билетера, рабочего на ранчо и на многих других не менее почетных постах (в духовном смысле слова), я очутился в Париже без единого цента — превратился бы в сутенера или проститутку, имей к тому хоть малейшие задатки, — и замкнул круг, став писателем. Что еще вам не терпится узнать? Время от времени происходили события, которые я опускаю, ибо уже упоминал о них в “автобиографических романах”, и которые, если я еще не предупредил читателя, следует воспринимать с определенной долей скептицизма. Порой я сам не вполне уверен, говорил ли, делал ли то, о чем пишу, или это плод моей фантазии. В любом случае мои фантазии всегда зиждутся на правдивом фундаменте. Если что слегка и привру, то исключительно в интересах истины. Таким образом, я пытаюсь собрать по крупицам самого себя. Разве не одни и те же люди во сне насилуют или убивают, а наутро идут в банк и целый день считают чужие деньги или исполняют обязанности президента страны? Разве не так? Разве все отбросы этого общества сидят за решеткой? Разве иные из них не выдают себя за министров финансов?