Михаил Кривич - Из жизни собак и минотавров

Не стану утомлять вас чисто профессиональными подробностями: что прочитал я в сочетании куриной кости с ветками крушины и как мне удалось это сделать. Да и сам я, пожалуй, не смогу внятно объяснить, что послужило ключом к шифру. Может быть, число веточек – пять! – сколько ветвей-радикалов в молекуле нашего снадобья. Может быть, тупой угол их наклона к куриной кости – как известно, по Цирлиху, должно быть что-то около ста десяти градусов. А может быть, красные осенние листья, которые содержат набор веществ, необходимый для получения нужной конформации. А может… Какого черта! Все может быть…

Мне ничего не надо было записывать. Я видел весь синтез от начала до конца, все его семнадцать стадий одну за другой, все гидрирования, алкилирования, выпаривания, промывки, перекристаллизации и отгонки. Я видел и конечный продукт – сухой белый порошок, расфасованный в картонные коробочки.

А Пес, вывалив язык, шумно и часто дыша, сидел рядом с песочницей и озорно улыбался.

Две недели мы не выходили из лаборатории. Пес жил тут же. Спали на полу, завернувшись в противопожарные одеяла. Аркадий Семенович, всклокоченный, небритый, по двадцать часов кряду манипулировал в вытяжном шкафу, не замечая даже Ирины. А она носила ему бутерброды. Пес три раза в день гулял сам в скверике возле института.

Точно в срок я положил на директорский стол отчет – перепечатанный и переплетенный. На твердых корочках было аккуратно выведено: «Синтез ПСА». Академик подписал отчет без единого замечания. Он лишь зачеркнул карандашом название препарата, пояснив, что пентасакратамидарил – это не совсем строго, что назвать препарат следует в точном соответствии с международной номенклатурой подобных соединений. Я вернулся в лабораторию и стер ластиком единственную начальственную поправку.

Я уже дважды побывал в зарубежных поездках – по поводу патентования нашего препарата. Ездили мы с Аркадием, и он носился по магазинам, выполняя замысловатые поручения своей Ирины. Я же привез из дальних странствий удивительной красоты ошейник и несколько банок собачьих галет, кокетливо оформленных под косточки. Я пробовал их с чаем – довольно вкусно. Пес тоже попробовал, вежливо поблагодарил хвостом, но особого энтузиазма не проявил. Должно быть, просто не понял, что его потчевали иноземным яством. И мы, надев новый ошейник и раскурив трубку, пошли гулять.

Как помните, мы оба большие и с виду довольно страшные. Потому, стало быть, нам и задают все тот же неумный вопрос:

– У вас мальчик или девочка?

– Не видите, что ли? Кобель, – бросаю я на ходу. И мы идем себе своей дорогой.

1982

Когда мой внук Паша родился, Троша был уже в преклонных летах. Он прожил еще три года и умер в глубокой даже для некрупной собаки старости – ему шел пятнадцатый год. В общем, Паше довелось общаться с ним совсем недолго. Для внука, как и для любого ребенка такого возраста, пес был игрушкой, которую непременно надо брать на руки, тискать, дергать за хвост. На бесцеремонное обращение Троша реагировал по-старчески мудро: отодвигался и неторопливо уходил. Лишь изредка, когда внук особенно его доставал, он чуть приоткрывал пасть и беззлобно показывал зубы…

Можно сказать, Паша не заметил, как Троши не стало. Лишь пару лет спустя, увидев себя с ним на фотографиях, внук стал о нем расспрашивать и перед сном требовал рассказать историю, в которой обязательно должен фигурировать Троша. Без этого отказывался засыпать.

Начинал я с самых незамысловатых, но неизменно правдивых историй.

Троша на прогулке извалялся в тухлой селедке – было дело! – и его пришлось долго отмывать детским шампунем.

Троша поймал крысу и никак не хотел ее, несчастную, отпустить.

Троша испугался грохота салюта и умчался в лес.

Троша – вот неслух! – ослушался команды «Сидеть!», перебежал через проспект, по которому неслись автомобили, и едва не попал под машину.

Троша погнался за течной сукой (за понравившейся ему собакой-девочкой – в моем изложении), забежал в дом, где она жила, и всю ночь просидел под ее дверью, а мы не спали, блуждали в его поисках по всему району и расклеивали объявления «гарантируется вознаграждение».

Троша приревновал нас к попугаю Аркаше и норовил открыть его клетку, чтобы выпустить птицу на волю…

Понятно, у всех историй был непременный хеппи-энд. Дождавшись его, внук мгновенно засыпал, что позволяло мне считать свою дедовскую обязанность исполненной.

Прежде чем перейти к последующим историям, с куда более замысловатыми и куда менее правдивыми (или скажем осторожнее – правдоподобными) сюжетами, надо бы рассказать всю правду об их сквозном главном герое – вельштерьере Трофиме, который прожил в нашей семье четырнадцать лет и оставил о себе светлую память на долгие-долгие годы. Но начну этот рассказ о другом моем замечательном псе, предшественнике Троши.

Редкий ребенок не мечтает о друге-собаке. Я не был исключением, но прожил до зрелых лет в московской коммуналке, где не так-то просто завести даже кошку. На прогуливающихся с хозяевами собак я смотрел, как бесплодная женщина на чужих детей. И все же, если очень хочешь, мечты сбываются. В начале семидесятых я вступил в кооператив и переехал из центра на выселки, получив возможность привести в свое жилье собаку и гулять с ней сколько влезет, благо дом стоит на пустыре, а рядом лес – не жалкий городской скверик, а натуральный лес.

И вот вскоре после переезда я вышел из последней станции метро с сумкой, в которой смирно сидел трехмесячный щен, разумеется, эрдель по национальности. Разумеется – потому что это был давно решенный вопрос, да и сейчас нет для меня лучшей собачьей породы. Я поставил щена на землю, он отряхнулся и неторопливо потопал за мной. Звали его по паспорту Ив-Джоди-Нолли фон Моргенштерн, для своих – просто Джоша.

С первым в своей жизни щенком новоиспеченные собачники обычно испытывают серьезные проблемы. Нас они миновали. Джоша оказался смышленым и покладистым пареньком. И на удивление деликатным – должно быть, сказались зафиксированные в официальном имени аристократические корни нашего пса. Трудности навалились на меня внезапно, и были они вызваны как раз его происхождением.

Отцом Джоши был привезенный из Германии большущий эрдель. Его за глаза называли слоном, но активно использовали в разведении. Принадлежал он высокой сухощавой немке с суровым лицом, державшей неподалеку от города нечто вроде эрделиного питомника. Рассказывали, что в сорок пятом она, семнадцатилетняя служительница берлинского зоопарка, влюбилась в советского офицера, которому было поручено вывезти трофейных зверей в Москву. И поехала с ними в товарняке в чужую страну. Офицер, как водится, оказался женатым, девчонку-немку при московском зоопарке, естественно, не оставили – учреждение как-никак культурное, а значит, идеологическое. Она долгие годы мыкалась без прописки, нанималась на самую что ни есть паршивую работу, пока вот не нашла себя в разведении замечательных собак эрдельтерьеров.