Евгений Попов - Ресторан «Березка» (сборник)

– Ты что, глухой? А ну быстро отсюда, чтобы я тебя, падла, через секунду здесь не видел!

– What’s matter? [7]– с ужасом спросил американец, глядя на член Инсанахорова, который достигал в длину не менее полутора метров, отчего чуть ли не задевал песок, а в диаметре составлял не менее тридцати сантиметров, отчего Инсанахоров был вынужден держать его двумя руками.

– А вот в чем «мэттэ»! – Инсанахоров с силой ударил его членом по лбу, и американец безмолвно скрылся под водой.

– Вы... Вы убили его! – вскочила Руся, в которой гуманизм на данный момент вдруг возобладал над патриотизмом и простыми правилами приличия.

– Говно не тонет, – презрительно отозвался Инсанахоров, который к этому времени уже упрятал все свое «богатство» во вместительные плавки.

И действительно – американец выплыл где-то на середине озера и, пуская пузыри, начал слезливо браниться, что он так этого не оставит «русским ворам» (The Russian thiefs), что он будет жаловаться своему правительству, и оно изыщет способ заставить «русских варваров» (The Russian barbarians) возместить ему причиненный моральный и материальный (утрата фотоаппарата) ущерб.

– Думал ли орловский дворянин Иван Тургенев, борясь с самодержавием за свою свободу, что его отпрыск вырастет такой мелочной гнидой! – в сердцах воскликнул Владимир Лукич.

– Нет, не думал, – как эхо отозвался Михаил Сидорыч.

А в это время их окружил окрестный немецкий народ, молча на них глядевший, особенно на Анну Романовну, которая находилась в состоянии глубокого обморока.

Но она внезапно очнулась и... захохотала. И неудержимый, несмолкаемый смех поднялся на берегу Штарнбергского озера, как у небожителей Гомера. Хохотали немцы, визгливо, как безумный, заливался Михаил Сидорыч, горохом забарабанил Владимир Лукич, там Сарра рассыпалась тонким бисером, тут Руся не могла не улыбнуться, даже Инсанахоров не устоял наконец. Но громче всех, и дольше всех, и неистовее всех хохотал Евгений Анатольевич: он хохотал до колотья в боку, до чихоты, до удушья. Притихнет немного да проговорит сквозь слезы: «Я... думаю... что это хлюпнуло?.. а это... он... по лбу... хлюп... плашмя...» И вместе с последним, судорожно выдавленным словом новый взрыв хохота потрясал весь его состав. Сквозь хохот слышались реплики немцев: «Добрые, веселые русские», «Европа – наш общий дом, единый континент», «Нужно дать русским побольше инвестиций, кажется, это – толковый народ»... Среди прочих хохочущих особо выделялся своим бурным ростом человек, как две капли воды похожий на бундесканцлера Гельмута Коля. А может, это и был Коль?

...Заря уже занималась в небе, когда они возвратились на виллу. Жаворонки звенели высоко-высоко в полусумрачной воздушной бездне, откуда, как одинокий глаз, смотрела крупная вечерняя звезда.

Руся пожала в первый раз руку Инсанахорову и долго не раздевалась, сидя под окном и глядя на эту звезду.

Руся вскоре после знакомства с Инсанахоровым начала дневник. Вот отрывки из этого дневника.

«...Владимир Лукич мне приносит книги, но я их читать не могу. Очень хороший человек Владимир Лукич.

...Птицы! Кажется, полетела бы с ними, полетела – куда, не знаю, только далеко, далеко отсюда! И не грешно ли это желание?

...Я мало молюсь: надо молиться... А кажется, я бы умела любить!

...Я все еще робею с господином Инсанахоровым. Ему, должно быть, не до нас. Я его видела сегодня ночью с кинжалом в руке. И будто он мне говорит: «Я тебя убью и себя убью».

...Он плохо говорит по-английски и не стыдится – мне это нравится.

...Я сегодня подала дойчемарку одной нищей, а она мне говорит: «Отчего ты такая печальная?»

...К чему молодость, к чему я живу, зачем у меня душа, зачем все это? Пошла бы куда-нибудь в служанки, право – мне было бы легче.

...Михаил Сидорыч меня все дразнит – я сердита на Михаила Сидорыча. Что ему надобно? Он в меня влюблен... да мне не нужно его любви. Он в Сарру влюблен. Я к нему несправедлива.

...Ах, я чувствую, человеку нужно несчастье, или бедность, или болезнь, а то как раз зазнаешься.

...Зачем Владимир Лукич рассказал мне сегодня о каких-то русских подонках – Попове, Ерофееве, Пригове? Он как будто с намерением рассказал. Что мне до этих кретинов? Что мне до «товарища» Инсанахорова? Я сердита на Владимира Лукича.

...Мне смешно: вчера я сердилась на Владимира Лукича, на Инсанахорова – я даже назвала его товарищ , а сегодня... Когда он говорит о своей родине, он растет, растет, и лицо его хорошеет, и голос, как сталь, и нет, кажется, тогда на свете такого человека, перед кем бы он глаза опустил. И он не только говорит – он делал и будет делать. Когда он пришел к нам в первый раз, я никак не думала, что мы так скоро сблизимся.

...Михаил Сидорыч заперся. Владимир Лукич стал реже ходить... бедный!

Ему приятно к нам ходить, я это вижу. Но отчего? Что он нашел во мне?

...И мамаша его любит, говорит: скромный человек. Добрая мамаша! Она его не понимает.

...А ведь странно, однако, что я до сих пор, до двадцати лет, никого не любила. Мне кажется, что у андр (буду называть его андр , мне нравится это имя: Андрон) оттого так ясно на душе, что он весь отдался своему делу, своей мечте.

...Кто отдался весь... весь... весь – тому горя мало, тот уже ни за что не отвечает. Не я хочу, то хочет. Кстати, и он, и я, мы одни цветы любим. Я сегодня сорвала розу. Один лепесток упал, он его поднял. Я ему отдала всю розу.

... андр к нам ходит часто. Вчера он просидел целый вечер. Он хочет учить меня мыслить по-советски. Мне с ним хорошо, как в постели... Лучше, чем в постели.

...Дни летят... И хорошо мне, и почему-то жутко, и Бога благодарить хочется, и весело. О, теплые, светлые дни!

...Мне все по-прежнему легко, и только изредка – изредка немножко грустно. Я счастлива. Счастлива ли я?

...Долго не забуду я вчерашней поездки. Какие странные, страшные новые впечатления! Когда он вдруг стукнул этого великана своим фаллосом, я не испугалась... но он меня испугал. И потом – какое лицо зловещее, почти жестокое! Как он сказал: говно не тонет! Это меня перевернуло. Стало быть, я его не понимала. И потом, когда все смеялись, когда я смеялась, как мне было больно за него! Он стыдился, я это чувствовала, он меня стыдился. Он мне это сказал потом, в темноте, когда я старалась разглядеть и боялась его.

...Я не совсем здорова.

...Он предчувствует накануне в СССР и радуется ему. И со всем тем я никогда не видела андр таким грустным. О чем он... он!.. может грустить? Папенька вернулся как-то от своей стервы-любовницы, застал нас обоих и как-то странно поглядел на нас.

...Владимир Лукич пришел: я заметила, что он очень стал худ и бледен. Как бы опять не умер, как тогда, в 1924 году, перед инкарнацией.