Юрий Вяземский - Странные умники

Я обернулся и увидел перед собой низенького мужчину неопределенного возраста с густой курчавой шевелюрой и длинным заостренным носом.

– Да, ровно двадцать два часа, – повторил незнакомец и приветливо улыбнулся.

– Вы это мне?

– Увы, вам.

– Простите, не понял?

– А я вам сейчас объясню. Я просто хочу сказать, что ваш диалог с продавщицей стоил вам двадцать два часа жизни.

– Ах вот как!.. Может быть, вы и правы. Нервные клетки, говорят, не восстанавливаются, – учтиво ответил я, хотя, если откровенно, мне хотелось послать этого востроносого комментатора по весьма определенному маршруту.

– А знаете, ведь ей этот диалог ничего не стоил, – продолжал курчавый. – Я имею в виду продавщицу. Ни одной минуточки!

Незнакомец неприятно захихикал. В это время подошла моя очередь. Я купил пачку сигарет и направился в кулинарию; жена заказала мне шестьсот граммов бефстроганова.

В кулинарии была длинная очередь, и я, поколебавшись, встал в нее.

– Более того, я допускаю, что она, напротив, прибавила себе лишние минуты жизни. За счет, так сказать, деятельной разрядки. К сожалению, я лишен возможности проводить положительный замер, но убей меня Бог, если я ошибаюсь.

Я обернулся. Незнакомец, который заговорил со мной у табачного киоска, стоял позади меня. «Вылитый псих!» – подумал я.

– Вы даже не представляете себе, – продолжал тем временем курчавый, – как болезненно иногда люди реагируют на, казалось бы, самые пустячные жизненные эпизоды. Ну вот хотя бы сегодня, за полчаса до того, как вы вступили в диалог с продавщицей, я наблюдал за тем, как одна женщина, купив два десятка яиц по рубль тридцать, случайно разбила их. Знаете, сколько ей это стоило?

– Два шестьдесят, очевидно.

– Да нет, я не о деньгах! – сердито взмахнул рукой мой собеседник. – Я о другом. Знаете, сколько она на этом потеряла часов, жизнечасов?

Я недоверчиво молчал.

– Не знаете! Так я вам скажу: она потеряла девятнадцать, без малого девятнадцать дней жизни. Представляете?! Почти три недели! Это же грандиозно!

Очередь двигалась медленно. Я подумал, что беседа с этим чудаком может скрасить мне томительное ожидание, и поэтому спросил:

– Скажите, а откуда вы берете такие точные цифры?

– Очень просто. Я провожу измерения и получаю искомый результат.

– А-а, понятно, – сказал я и поспешил отвернуться от незнакомца, чтобы не рассмеяться ему в лицо.

– Нет, вам не может быть понятно. Это вы так сказали, чтобы не обидеть меня. Я же знаю, что вы меня принимаете за сумасшедшего.

– Ну что вы! – воскликнул я и подумал: «Типичный шизофреник».

Мой собеседник улыбнулся.

– Ладно, не стану вам долее морочить голову. Вот мой аппарат. Я дал ему свое имя – «Аппарат Фогельмана». Взгляните-ка.

Он достал из кармана пальто небольшую пластмассовую коробочку, по своему внешнему виду напоминавшую портативный радиоприемник, но со стрелочным индикатором вместо шкалы настройки.

– Вот с помощью этого довольно примитивного аппарата я и произвожу измерения потери жизнечасов, – сказал Фогельман.

– Ах вот как!

– Я навожу аппарат на измеряемый объект, – невозмутимо продолжал курчавый, – и смотрю на стрелку индикатора. Она мне и сообщает искомую величину. Видите, в данный момент стрелка показывает двадцать два часа. Это ваша потеря. То есть аппарат сообщает мне, что в течение последних трех часов вы потеряли двадцать два жизнечаса. По прошествии же трех часов с момента потери прибор уже не сможет обнаружить ее, так как энергия, выделенная в пространство разрушенными нервными клетками, исчезнет. Понятно?

– Простите, не совсем… Вы говорите, например, что энергия исчезает, – придрался я к первому, что пришло в голову. – Послушайте, но ведь даже пятикласснику известно, что энергия не может исчезать. Она лишь переходит из одной формы в другую. Ведь так?

– Нет, не так. Она исчезает, и бесследно. Понимаете?

– Нет, не понимаю. – Я засмеялся.

– Вообще-то это, конечно, трудно понять, – сказал Фогельман и засмеялся вслед за мной.

– А как вам удалось зарегистрировать энергию нервной клетки? Что это за энергия? – спрашивал я, стараясь придать своему голосу серьезный тон.

– Видите ли, я боюсь, что мне не удастся вам объяснить… Вы, кстати, кто по профессии?

– Биофизик, – зачем-то солгал я, ибо на самом деле был историком.

– Ну вот видите!.. При теперешнем образовании и нынешнем состоянии так называемых точных наук это бесполезно! – грустно добавил Фогельман, развел руками и сунул свой прибор в карман пальто.

– Я сам-то далеко не все здесь понимаю, – сказал он как бы мне в утешение.

– Хотите, я буду с вами откровенен до конца, – продолжал Фогельман после минутного молчания. – Дело в том, что меня, собственно говоря, никогда не интересовало, что собой представляет энергия нервной клетки и тем более что с ней происходит, когда клетка погибает. Это, на мой взгляд, чисто теоретический вопрос. А я не люблю теорию. Я сконструировал свой аппарат, преследуя сугубо практическую цель, а именно: определить, насколько то или иное событие нервного, так сказать, характера укорачивает человеческую жизнь. Видите ли, мне неоднократно доводилось встречать в вульгарной печати ссылку на то, что порой одно грубое слово, один бестактный поступок способны сократить жизнь другого человека, ускорить его смерть. Но насколько?.. Теперь я знаю, во что может обойтись грубое слово, разбитый десяток яиц, получение новой квартиры, защита докторской диссертации да просто пятно на брюках… А что вы удивляетесь? Здесь все очень индивидуально, так что об общем для всех прейскуранте не может быть и речи.

Подошла моя очередь, и продавщица отпустила мне шестьсот граммов бефстроганова. Оказалось, что Фогельману ничего не надо было покупать в кулинарии, и мы вместе вышли на улицу.

– Интересно, что с ней стряслось? – спросил меня Фогельман, когда мы зашли в прачечную. – Я имею в виду продавщицу, которая продала вам мясо. Она только что потеряла двадцать пять жизнедней.

– Правда?! – удивился я. – У нее было такое приветливое лицо.

– Это ничего не значит. Человек давно научился контролировать свою мимику. Судить по ней о подлинном эмоциональном состоянии субъекта так же нелепо, как определять частоту сокращения сердечной мышцы по частоте моргания ресниц.

Я получил в прачечной пакет с чистым бельем, засунул его с помощью Фогельмана в сетку, и мы снова оказались на улице.

– Но ведь нервные потрясения – лишь частный случай сокращения человеческой жизни, – заметил я по пути в аптеку, где мне надо было купить рыбьего жира для двухлетней дочери, – и, как мне представляется, весьма незначительный по сравнению, скажем, с тяжелыми заболеваниями: сердечно-сосудистыми, желудочными, раковыми, наконец.