Тамара Кандала - Эта сладкая голая сволочь

Меня обуяла яростная ненависть – от живота веером. Я чуть не задохнулся.

Переведя дыхание и неимоверным усилием воли заставив себя выплюнуть эти провода, я понял банальную вещь (банальную для организации, на которую работал, – за время службы я сталкивался с подобным, но, как все смертные, когда речь идет о смерти, считал, что со мной такого не произойдет) – я пешка в большой игре, меня подставили. Слили-с.

Я почувствовал то, что наверняка чувствовал великий и несчастный утопист Зорге. Ему не только не верят на родине-уродине, той самой, ради которой он жил и работал, подвергая себя смертельной опасности, но и записали в список врагов народа.

В общем, как говорится в народной кэгэбэшной поговорке: даже если вы точно знаете, что у вас мания преследования, это вовсе не значит, что за вами никто не гонится.

Я в ловушке.

Известно – когда нет выбора, как правило, принимается самое правильное решение. Потому что оно единственное. В моем случае решением было – бежать. Исчезнуть. Раствориться в природе. Чтобы сохранить шкуру, оболочку. Потом ее можно будет наполнить любым содержимым. Я в тот момент так думал.

Знает ли Крымов о том, что меня решили убрать вместе с объектом?

На пленке я узнал несколько лиц, но твоего отца там не было. Новые друзья, приводя неопровержимые доказательства моего размена, упомянули знакомые имена, но и среди них не было имени Крымова. И все же... Я не верил теперь никому. Операцией руководил Крымов. Более того, он был ведущим, а я – ведомым. Если они вышли на меня, как могли ничего не знать о Крымове? Насколько Крымов в курсе? Не сотрудничает ли он с новыми друзьями? Или эти друзья только для меня новые? Возможно, он таким образом старается предупредить меня, не рискуя собственной головой напрямую? А если не сотрудничает?.. А если знал о планах руководства и не предупредил?.. Значит, сдал меня... А если не знал?.. Если все было решено за его спиной?.. Значит, подставляют и его самого...

Спрашивать новых друзей я не стал, это равнялось бы доносу.

Решил поговорить с твоим отцом. В моем положении это было, пожалуй, чрезмерным риском.

Я знал, что он должен вернуться в Москву на следующий день после завершения контакта. У меня имелся в кармане билет на ту же дату. Но совсем в другой конец мира. Еще для одного маленького дельца. Сейчас это был билет покойника. Четко представил себе свое пустое кресло в самолете.

У меня в распоряжении оставались кусок ночи (было пять утра, когда я вернулся домой), целый день и следующая ночь.

Для начала я принял контрастный душ, выпил крепчайшего кофе и практически съел полпачки сигарет, пытаясь думать. Прежде чем отправиться к твоему отцу, я должен был понять для себя, что намерен делать в том или ином случае.

Предположим, я пойму, что он знал... Тогда... Я, честно говоря, не представлял, что тогда. Посмотреть ему в глаза, как в классическом триллере положительный герой при встрече с отрицательным? Вызвать на дуэль, как принято между двумя благородными соперниками? Или застрелить, как принято в нашей профессии, на нашем рабочем месте?

Нина, которая до этого, не дрогнув ни единым мускулом, завороженно слушала мой рассказ, прерывисто вздохнула, переменила позу и закусила губу. Представила, что в последнем случае остались бы в живых ее мать и брат? Увидела, как в магическом кристалле, человеческую натуру без прикрас, готовую поверить любому навету, предать, лишить жизни ближнего?

Я продолжал.

Страшнее всего – я не знал, поднимется ли у меня рука в самом худшем случае, то есть в случае сознательного предательства Крымова. Предательства учителя по отношению к ученику, отца к сыну, друга к другу.

Я размышлял над этим. Стало быть, контора не окончательно выбила из меня человеческое. И у меня есть шанс оживить свое достоинство, свою душу, наконец. Но для этого нужно как минимум выжить.

А если Крымов не знал? Значит, узнает от меня. Значит, я поставлю его тем самым перед выбором – если наверху поймут, что он узнал о моем готовившемся побеге и не предупредил их (а там очень быстро поймут, что именно так и случилось), значит, он сам становится предателем – не для меня, для них. А такое органы не прощают. На нем тоже поставят крест, профессионально и скорее всего физически. И значит, ему тоже нельзя возвращаться.

Крымову, в отличие от меня, было что терять – в Москве оставалась семья – жена и двое детей. Для него ситуация становилась безвыходной. Он должен выбирать между собой и своей семьей, а так как вы были для него всем, это значило выбирать между собой и собой.

Перед этим выбором должен был поставить его я.

И опять...

А если знал? Знал и пошел на это? У него может не дрогнуть рука исполнить приговор, что в этой ситуации абсолютно логичное решение.

А вдруг контора обрекла нас обоих? Элементарный расчет – что выгоднее? Что перевешивало именно в этом контексте – жизнь своих двух, не худших, сотрудников или успех операции. Этого не знал никто. И я.

Может быть, разумнее всего бежать, не предупреждая никого? Пусть потом сами разбираются. Но как с этим жить?

Я стоял, наверное, перед самым главным решением в жизни. И никто не мог решить за меня.

Я рискнул.

Вызвал Крымова условным сигналом (как Юстас – Алекса), который означал высочайшую степень важности и конфиденциальности.

Встреча произошла в задрипанной забегаловке одного из самых криминально неблагополучных районов города. Из тех, в которые не суют нос блюстители порядка.

Пропускаю гимн местечкам, служащим для нас (для всех спецслужб мира) оазисом и микросредой нелегальной деятельности. Нет ничего легче, чем изобразить агрессивного забулдыгу, озабоченного очередной дозой. Тем более что порой это точно отвечает состоянию души. Кем бы ты ни был.

Когда я шел на это, как я понимал, последнее свидание с твоим отцом, поднялся сильный ветер, который за несколько минут причесал город против шерсти, заставив ощетиниться пожухлой листвой, обрывками грязной бумаги, летающей по воздуху, зонтами и вздувшейся одеждой редких прохожих.

Мы сели за столик в самом дальнем углу грязного, с заплеванным окурками полом, полупритона и заказали по кружке пива.

Я заметно нервничал. Он это видел. И я понимал, что он видит. В его поведении я не заметил ничего необычного. Он ждал.

Я рассказал все, начиная с появления ночных гостей. Рассказал о видеозаписи. О своих сомнениях. О своих выводах. И наконец, о своем решении.

За время рассказа он прервал меня только раз, чтобы уточнить степень уверенности в подлинности фильма. Я предоставил ему неопровержимые, в том числе и технические, доказательства того, что запись подлинная. Он кивнул, зная, что именно эта область была моей специализацией.