Алексей Колышевский - Секта-2

Шуцман, казалось, был тронут речью молодого человека. В глубине души он благоволил к студентам и, как он называл их, «всяким молодым умникам». Сам полицейский в науках силен не был, приехал в Вену, как уже было сказано, из деревни, всю жизнь оттаптывал сапоги и по долгу службы был вынужден общаться со всяким сбродом. Имея от природы смекалку и собственные, крайне радикальные суждения, которыми на тот момент была охвачена чуть ли не вся Германия, шуцман был поражен тем, до какой степени слова этого уличного художника совпадали с его собственным мнением о том, кто виноват во всех бедах загнивающей империи Габсбургов. Разумеется, евреи!

– Так ты, стало быть, не любишь евреев? – заговорщицки подмигнул шуцман художнику. – Я, признаться, тоже их на дух не переношу. Знаешь что? Ты и впрямь совсем замерз. Давай-ка я тебя отведу во дворец, ты отогреешься. Там сегодня дежурят двое парней из моего участка, я их попрошу, они тебя внутрь-то и пропустят. Во дворце топят жарко, не то что в твоей берлоге. Согласен?

Двое полицейских сидели в караульном помещении, устроившись с максимальными удобствами: на столе стоял большой жестяной кофейник и спиртовка, не дающая ему остыть. Лежали хлеб, окорок, несколько вареных картофелин и колода карт. Плотно закусив и повесив свои шлемы на рыцарские алебарды, что держали в полых руках своих бесплотные фигуры в доспехах, стоявшие в углах караулки, коллеги шуцмана пили кофе из оловянных кружек и о чем-то вяло спорили. Увидев, что толстяк кого-то привел, они решили было, что тот задержал нарушителя, но шуцман быстро объяснил им, в чем дело. Художнику, назвавшемуся Адольфом, был выделен скромный паек – кусок хлеба и картофелина, а также горячий кофе. После трапезы возникла небольшая пауза, и один из полицейских спросил, играет ли молодой человек в карты. Адольф ответил, что в карты играть не умеет и не желает этому учиться. Не могли бы они пустить его побродить по дворцу? Его особенно интересует тот зал, где выставлены имперские сокровища: короны, в том числе знаменитая «Богемия», доставшаяся Габсбургам в середине XVII века, скипетры, ювелирные украшения и множество тому подобных бесценных экспонатов.

– Я смог бы воспользоваться отсутствием зевак, сделать несколько рисунков… – не особенно надеясь на положительный ответ, угрюмо обосновал он свою просьбу.

– Пусти его, Дильс. Хороший парнишка, и мысли у него правильные. А уж как правильно, с каким сердцем в словах рассуждает про евреев, вы бы только послушали, ребята! Его послушаешь, так и хочется достать револьвер и наведаться к ним в их банки и бриллиантовые магазины. – Толстый шуцман подмигнул Адольфу. – Иди, рисуй спокойно. Только без глупостей! Чтобы там руками трогать или еще что похуже, ни-ни!

Он расположился в центре музейного зала, где были выставлены драгоценные реликвии, установил свой мольберт, прошелся вдоль витрин с экспонатами, соображая, с чего лучше начать. Внимание его привлек наконечник копья, словно почерневший от времени, лежащий на красном бархате в открытом кожаном футляре. Длинное тонкое острие переходило в широкое основание с металлическими выступами в форме сложенных голубиных крыльев. В середине наконечника виднелся закрепленный проволокой штырь. В нижней части были вычеканены золотые кресты. Юноша стоял возле этого древнего куска железа и не мог заставить себя двинуться с места. Какое-то необъяснимое, полное роковой торжественности чувство охватило его. Лишь чье-то вежливое покашливание вывело его из оцепенения. Адольф повернулся и увидел старика с внешностью ученого, в добротном сюртуке, в жилетке и прекрасно начищенных штиблетах. В руке старик держал трость черного дерева с круглым набалдашником из слоновой кости, грудь его до середины прикрывала белая, окладистая борода. «Ветхозаветная борода», – мелькнула у Адольфа насмешливая мыслишка. Глаза старика, немного прищуренные, смотрели доброжелательно, нос был тонким, хищным, лоб очень высоким, а на лацкане сюртука у этого невесть откуда взявшегося пожилого интеллигента был приколот значок с каким-то странным символом – сразу было видно, что сделан значок из чистого золота. Одним словом, солидный, респектабельный господин.

– Интересуетесь историей, молодой человек? Похвально. Я вижу, что старое копье привлекло ваше внимание, не так ли? А знаете ли вы, что это за копье? – Физиономия старика вытянулась в притворном вежливом испуге. – О, простите меня великодушно! Я забыл представиться. Доктор Кёниг Леман, профессор философии Гейдельбергского университета. Мне дозволено бывать в музеях даже тогда, когда они закрыты для всех остальных, – предупредил он вопрос художника. – А вы? Вас как прикажете величать?

– Гитлер. Адольф Гитлер. – Художник с интересом разглядывал ученого. – Я художник и архитектор, правда без образования, но по призванию.

– Вот как? – Лицо профессора выразило удивление. – Значит, вы считаете, что живопись и чертежи – ваше подлинное призвание? Зачем же вы тогда, позвольте осведомиться, замерли у копья Лонгина, да так, что лишь мое появление отвлекло вас от созерцания этого любопытнейшего предмета?

– Я… я впервые обратил на него внимание, – солгал Гитлер, но не выдержал укоризненного взгляда Лемана и признался: – Оно словно тянет меня всякий раз, когда я оказываюсь неподалеку. В то время как всякие инородцы заполняют музейные залы и таращатся на символы немецкого духа, не стесняясь насмехаться над нашими святынями, я не имею возможности как следует расмотреть копье, а сейчас я счастлив, что могу наконец побыть с ним рядом. Скажите, вы знаете, откуда оно? Я не могу объяснить некоторые свои ощущения, но мне это копье кажется чем-то исключительно важным.

– У вас, молодой человек, отлично развито месмерическое чутье, и оно вас не подводит. Вам не доводилось заниматься спиритизмом? Нет?! Странно… Знаете ли вы, что этим копьем были прекращены муки Спасителя на кресте?

– Нет. – Гитлер насупился. – Я не очень-то верю в христианские байки о любви к ближнему. Да и как можно, посудите сами? А если этот ближний какой-нибудь француз или, чего доброго, еврей! За что же мне любить его? Нет, я не симпатизирую христианству. С его помощью евреи завоевали всю Европу, и не случись битвы при Пуатье, не победи Мартелл арабов, мы уже тогда смогли бы принять ислам, который проповедует героизм и открывает врата лишь истинным воинам! И вот тогда германская раса завоевала бы мир, но христианство помешало этому!

– Вам было бы интересно узнать, что в битве при Пуатье участвовало именно это копье? Карл Мартелл нес его, и Меровинги выиграли сражение. Того, кто владеет копьем, невозможно победить.