Елена Стяжкина - Фактор Николь

А когда мой муж очнется от наркоза, рядом с ним будет красивая молодая и нежная женщина. Она поможет ему быстро встать на ноги.

Я буду приезжать. Но чаще будет приезжать мой водитель. Или мой заместитель. Или кто-нибудь еще.

Возможно, мой муж влюбится в свою сиделку. Влюбится из благодарности, из одиночества. А его мама скажет, что из хама (то есть из хамки) никогда не будет пана, и вздохнет с облегчением. Сиделка будет объявлена принцессой. И все это станет очень похожим на сказку о Русалочке. А я тогда стану пеной. Хотелось бы, конечно, океанской, чтобы не видеть этого его нового счастья, с которым он будет сидеть в огороде и окучивать картошку. Хотя… Когда-нибудь, быть может, я выпарюсь, вступлю в круговорот воды в природе и прольюсь на их картошку дождем. Пусть у них будет урожай.

Это все пустяки. Это – ничего.

Ничего, Господи. У меня к Тебе была только одна просьба.

Я хотела, чтобы он выжил.

И если что, я буду самой счастливой океанской пеной, которую Ты когда-либо создавал.

Очень хочется, чтобы кто-нибудь меня о чем-нибудь спросил.

Очень хочется, чтобы уже было утро. Ну, то самое, в которое можно проснуться знаменитой.

Еще хочется бутерброд.

У Леши Грицака есть бутерброд. И жена. Жена сделала ему бутерброд, зная, что на презентации может быть голодно. Это их двенадцатая презентация. По числу написанных книг.

А моя – первая. Именно поэтому очень хочется, чтобы кто-нибудь меня о чем-нибудь спросил.

Ну, или просто подошел за автографом.

«Что вам написать?» – спросила бы я.

Нет, ни в коем случае! Леша Грицак сказал, что это самый дурацкий вопрос, который только может задать автор. «Надо спрашивать имя! Только имя!»

Очень хочется спросить у кого-нибудь имя. Но как дать знать? Как дать знать всем этим людям, которым мы до лампочки? Мы – это книга и я. А не я и Леша Грицак.

Потому что у Леши Грицака все в порядке, все хорошо. Ему даже некогда съесть свой бутерброд. Люди толпятся рядом с ним и со стопкой его книг. Он – первый русскоязычный автор Европы. По количеству переводов и объему тиражей. Все это написано в аннотации к сборнику его рассказов.

Я завидую, хотя и сомневаюсь. По объему тиражей первым должен быть Ленин. Однако… Его, наверное, чаще переводили для Китая, чем для Европы. А еще я читала, что первый русскоязычный автор Европы – это Достоевский. Черная, черная, черная зависть. Стыд и позор.

Зато Леша может позволить себе рассказы. Сейчас каждый хотел бы позволить себе рассказы, но «выходить с ними на рынок» – не принято. Нет экономической целесообразности. «Читатель, он как человек, его надо подманить на объем, – сказал наш редактор Петр Семенович. – Читатель не может двадцать раз вникать, чтобы потом снова вникать. Читателю надо привыкнуть к автору. Полюбить его. Вот вы, Маруся, могли бы полюбить за пятнадцать страниц? В смысле, за пятнадцать минут? А?.. Полюбить… А запомнить то, что вы полюбили?»

Наш редактор Петр Семенович был абсолютно прав. Он очень хороший человек. Он подобрал меня «на улице». То есть я пришла к нему с улицы с очень дурной детективной репутацией. Многие редакторы могли бы от меня отвернуться. Такое трудно простить в приличном мире литературы. Это все равно что свиное рыло в калашном ряду. Стыд, стыд, стыд… И позор. Хорошо, что в детективных сражениях у меня было другое сценическое имя.

А по поводу пятнадцати минут – совершенно согласна. Мне хватило десяти. Без десяти восемь я увидела Игоря Савельева. В восемь началась пара. В восемь ноль пять я думала, какое количество родственников мы пригласим на свадьбу. У меня всегда были абсолютно рядовые и очень банальные мысли. Но Петр Семенович, наш редактор, сказал, что рядовые и банальные мысли – это тоже хорошо. Потому что мир, он как читатель – устал от собственной гениальности и хочет отдыха и превосходства.

Возле Леши Грицака устанавливают две телевизионные камеры. Если их никто не сдвинет, то кусок моего уха, полщеки и левое плечо, а возможно, и часть груди попадут в сегодняшние вечерние новости.

Я пишу об этом SMS. Почти SOS, да? Почти SOS, но отдельно взятому человеку. «Меня покажут по телевизору. Частично».

Телефон отзывается тут же. За опцию «отчет о доставке» я его особенно люблю. У моего телефона особая реакция на сообщения: три вибро-подрагивания, а потом – ржание лошади. Иго-го.

– На время съемки отключите телефон, – сурово бросает через плечо оператор.

– И не снимайте меня с левой стороны. У меня лысеет пробор. И прыщик, – капризничает Леша Грицак и хохочет: – Прыщик! Прыщик не лысеет! Ха-ха-ха… Но в одном кадре с ним я быть отказываюсь!

Журналисты послушно схватились за треноги. Треноги – это правильное название для подставок?

Я не знаю. Я не знаю, любят ли Лешу Грицака журналисты, читали ли они его книги или их просто сразили наповал его аннотация и его репутация. Но дело тут не в любви. Леша Грицак – это широкоформатная звезда. Его охотно берут в ток-шоу, в таблоиды и даже в аналитические издания. Леша бывал в «Культурной революции». И давал комментарий для Daily и Newsweek.

А сейчас он мой паровоз, работающий на уникальном топливе. Он должен втащить меня сразу в два места. Во-первых, в читательский интерес. Во-вторых, в мировую литературу. Это по задумке редактора, Петра Семеновича. А по моей задумке это не Леша – паровоз, это я – сопутствующий товар. Сувенир-эстамп «Слава труду» в нагрузку к дефицитному телевизору «Рубин».

Петр Семенович сердится на Лешу. Стоит в углу, и видно сразу: сердится. Потому что если камеры перетащат, то в новостях от меня не останется ничего. Возможно, тень, если, конечно, телевизионщики включат софиты.

Я снова пишу SMS, чтобы не вводить никого в заблуждение: «Меня не покажут. От меня осталась только тень».

«Ты хочешь есть?» – вот такой приходит ответ.

Правильный, между прочим. «Я хочу. Бутерброд».

В ответ – двоеточие и закрывающая скобка. Улыбка.

– Я же просил отключить телефон! – сердится оператор.

– Да! Пожалуйста. Нет времени потом чистить и монтировать, – вторит ему журналист.

– Это безобразие! Форменное безобразие! – возмущается Петр Семенович и выходит из угла, показывая на меня пальцем. Некрасиво, конечно, но другого выхода у нас нет. Чем ему еще на меня показывать? Особенно если на меня никто не смотрит… – Это же тоже… Это же тоже наш автор. Это наша Маруся…

– Марусю не заказывали, – сухо извещает журналист.

– Это общая презентация. Общая! – кричит Петр Семенович.

Люди, что толпятся возле Грицака, начинают крутить шеей. Мол, где? Где? Ничего не видим. Но присматриваемся! Изо всех сил…

Я вздыхаю и тоже присматриваюсь. И даже кое-что уже вижу.

И ничего не слепая. Просто я не быстро вижу. Один раз, например, мой сын принес домой голубя. То есть он не сам (он сам бы не додумался), а вместе с бабушкой принес домой двух голубей в пакете. Пакет был большой, из супермаркета. А голуби – маленькие зато живые. С площади. От моего дома до ближайшей площади с голубями – восемь остановок на троллейбусе. Поэтому одного голубя пришлось отпустить сразу. У него еще в пути началась морская болезнь. А второй – ничего. Ему даже понравилось.