Альфред Кох - Отходняк после ящика водки

Пятьдесят метров. Двадцать. Все, марлин у борта. Загарпуненный для надежности специальным железным крючком на длинной палке он позирует перед фотоаппаратом. Вот это трофей! От поклевки до улова прошло примерно полтора часа. А казалось – лишь миг. Я стоял потный, усталый и немного ошалевший. Случилось то, чего рыбаки ждут годами: я поймал марлина. Это венец любой рыбацкой биографии.

Тут меня ждало разочарование. По пуэрто-риканским законам рыбину нужно было отпустить. Я спросил капитана:

– Слушай, у него в челюсти дырка от крючка и в боку рана, которую ты сделал, когда его гарпунил. Он же помрет все равно. Давай вытащим?

– Успокойся. Заживет. Это для него – ерунда. Я видел марлинов с такими рубцами от ран, что казалось, полрыбы нет. И ничего. Были живые. А вообще, парень, повезло тебе. Ведь зимой и правда рыбалки нет.

Убедиться в том, что зимой нет рыбалки, мне пришлось уже в этом году, когда на Рождество я был на Ямайке и тоже решил испытать удачу, поехав опять на марлина. Пробороздив море четыре часа, мы ни с чем вернулись на берег. Рыбы не было. Но зато я посетил родину не марлина, но Боба Марли, которому вот в феврале исполнилось бы 60 лет. И был на его могиле, в его родной деревне.

А.К.

2005 год. Рождество. Ямайка. Боб Марли. Царство регги и марихуаны. Был. Видел. Ощущал.

Я сразу решил при любых обстоятельствах посетить могилу Боба Марли. Думал – она в столице, Кингстоне. Красивый гранитный памятник, толпы поклонников… Дудки. Действительность превзошла все ожидания.

Во-первых, могила не в Кингстоне, а в родной деревне Марли (кстати, местные зовут его по имени, просто Боб) в самом центре острова, вдалеке от моря. Во-вторых, никакого гранитного памятника нет, а просто построенная руками односельчан маленькая часовенка и внутри ее большой саркофаг, облицованный неровными обломками мрамора. Но все по порядку.

Из Монтего-Бей, в котором я жил, нужно взять маленький самолетик, чтобы минут за сорок долететь до городка под названием Очос Риос. Дальше нужно взять машину и еще час ехать до марлеевской деревни по разбитой узенькой дороге, сквозь горные джунгли. Укуренный в дупель водитель несется как на «американских горках», мини-вэн бросает из стороны в сторону, внизу – ущелья и так далее. Очко не железное, и иногда весь сжимаешься и начинаешь проклинать эту затею. Но вот мы въезжаем в деревню.

Тут уж я отдохнул взглядом. Это вам не нью-йоркские негры, которые носят дреды и красно-желто-зеленые береты, лишь подражая настоящим растаманам. Вот они, чудо-богатыри! Тощие, белозубые, грязные, веселые. Хохочут беспрерывно. Огромные резиновые сапоги на босу ногу. Так в наших деревнях одеваются алкаши-трактористы. Все песни Марли знают наизусть. Поют их по любому поводу. Любят его – не передать. Он для них святой. Я не шучу. Реально на его могиле есть икона, где Боб в образе Христа.

Продают гигантские самокрутки: «Мистер, поаккуратнее, пожалуйста, в них совсем нет табака!» Перед входом на гору, где расположена часовня, нужно разуться и идти босым. Набирается небольшая группа туристов. Появляется радостный гид. Естественно, пыхнувший, но чистенький; правда, ширинка расстегнута. Неестественно белые зубы. Сбоку одного зуба нет. Он ловко втыкает в эту дырку косяк размером с сосиску и свободно махает руками: в общем-то удобно. Поет. Очень хорошо поет: «One love, one love, let's get's together and fell all right!»

Подходим к домику, где прошло детство героя. На юге России такие называли летней кухней. Дощатый сарайчик с одной панцирной кроватью. Плакатики с репродукциями футболистов, как будто из «Огонька». Рядом, на улице – печка с чугунными кругами для конфорки. Камень на земле, который он клал под голову, когда валялся и смотрел в небо. Что-то такое трогательное во всем этом. И музыка… Высокий, чуть надтреснутый голос. Неожиданная, простая мелодия. I love you, Bob!

Заходим в часовню. Почти всю ее занимает большой саркофаг. Тлеют ароматические палочки, полумрак. Портрет жены, матери, брата. Иконы. На стене висит авоська с футбольным мячом. Раскрытая Библия. Книга вторая – «Исход – Exodus». Портрет улыбающегося Боба. На языке растаманов нет второго и третьего лица. Есть только первое лицо. Если они хотят сказать «я и ты», то говорят «я и я». Или, например, так: «Hey, ВоЬ! I wonna gonna to I».

Ну вот я и пришел к тебе. Я вышел, когда ты был еще жив. Почти тридцать лет назад. И все-таки пришел. Хорошо. We'll be forever loving Jah! Bobby!

А.К.

Как-то в Нью-Йорке, на выставке «Russia! Десять веков русского искусства» в Музее современного искусства, я и мой соавтор по «Ящику водки» Альфред Кох познакомились с главным организатором выставки Ильиным и пошли с ним пить виски. За выпивкой завязалась беседа.

Вот ее краткое изложение.

Николас Ильин – сын православного философа и писателя, французский гражданин, он куратор всех европейских проектов Фонда Гуггенхейма, автор громких проектов «Великая Утопия» (1992) и «Амазонки авангарда» (2000).

Основатель фонда Соломон Гуггенхейм был одним из восьми братьев, которые эмигрировали из Швейцарии в Америку вместе с отцом, где быстро разбогатели, занимаясь металлургией. Один из братьев погиб на «Титанике», а его дочь Пегги Гуггенхейм приобрела красивый особняк в Венеции – сейчас там Музей Гуггенхейма. Сам Соломон в 20-х годах познакомился с немецкой баронессой, уговорившей его собирать искусство «для себя». В 1926 году в Баухаузе баронесса познакомила его с Василием Кандинским, и Гуггенхейм сразу же приобрел несколько холстов. Процесс коллекционирования увлек – и вскоре появился временный музей на Манхэттене. Однако места не хватало, и тогда знаменитый Фрэнк Ллойд Райт спроектировал здание, известное сегодня как Музей Гуггенхейма в Нью-Йорке. В последний раз его расширяли несколько лет назад.

В отличие от России в Америке все музеи – частные, они существуют практически без государственной помощи, поэтому их деятельность выстроена необыкновенно точно. В попечительском совете музея Гуггенхейма, скажем в Нью-Йорке, состоят 26 человек – в основном очень богатые люди. В течение последних лет музей накопил 60 миллионов долларов. Хотя для его развития требуется намного больший капитал.

– Эти 60 миллионов – неприкосновенный запас? А как музей зарабатывает деньги?

– Да, это законсервированный фонд: текущие расходы музея покрываются за счет выставочных проектов. Статьи дохода? Продажа билетов, магазины при галереях, где продают каталоги и сувенирную продукцию плюс дизайнерские вещи. Второй финансовый поток – это спонсоры. Только спонсорские средства помогают нам делать большие выставки, благодаря которым Гуггенхейм стал популярным музеем и серьезным брендом. К нам обратились представителей мэрий восьмидесяти городов, желающие построить собственные современные музеи. Для некоторых из них мы сделали комплексный анализ, что-то вроде социокультурного проектирования – изучали архитектурные параметры города, туристическую индустрию… Подобные исследования были проведены для проектов в Австрии, Мексике, Бразилии, Тайване, Гонконге, Сингапуре.