Альфред Кох - Отходняк после ящика водки

Это тянулось сколько-то лет, чуть не десять, в течение которых она то и дело прилетала на романтические свидания из своей деревни в трех часах езды от Лондона. Она там томилась весь год в ожидании нескольких часовых свиданий… Романтики было полно, лирические отношения разворачивались под покровом тайны, поскольку товарищ был постоянно женат. Он, может, и женился бы в какой-то из разов на англичанке, но они не совпадали по фазе. Как он холостой – так ее нет, а прилетает она, он – опа! – три дня как женился и вынужден изо всех сил изворачиваться, чтоб на пару часов приостановить действие медового месяца, выскочить на разок к любимой девушке.

А все остальное время она жила у меня. Он мне ее по-дружески сбагрил, а куда ж ее девать. Если б я был падонок, то по закону их, падонковского, жанра должен был тоже цинично пристроиться к англичанке и пользовать ее хотя бы для тренировки в английском, с которым все у нас почему-то носятся и, унижаясь, учат. При том что даже французы на английский патриотически плевали, плюют и знать его не желают.

Короче, платы за постой я с англичанки натурой не брал. Может, оттого что была не расхожей англичанка – знаете, бывают такие: тощие, рыжие, нахальные, задорно мешают вискарь с пивом, – а другой, особенной, пышной, сентиментальной и малопьющей; иными словами, она была не заводная.

Но польза от нее все равно была. Она начала приезжать еще в те диковатые времена, когда был дефицит. И я ее отправлял стоять в очередях за разным полезным товаром. Она таскалась по городу с кошелкой, полная энтузиазма, поскольку в очередях ей выпадал шанс прислушаться к интересным беседам русского народа, где она черпала, вы будете смеяться, духовность, к поискам которой пристрастилась при чтении Достоевского и кого еще там впаривают доверчивым западным славистам. (Хотя, может, она этот энтузиазм имитировала, боясь, чтоб я ее на хер не выгнал.) Когда с очередями выходил перебор, она, вместо того чтоб давиться у табачного киоска за «Примой», шла в «Березку» и затаривалась там парой блоков Gitanes, который был в принципе не хуже.

Я его курил, до сих пор помню эти синие пачки с танцующей цыганкой, и запивал джином, прихваченным ею в той же «Березке» – была такая на Дорогомиловской. И деликатно обзывал свою англичанку дурой, и призывал ее взяться за ум, бросить этого ебаря-интернационалиста вместе с русской духовностью – и жить-поживать в Англии припеваючи.

– Он просто веселый парень, он не стоит того, чтоб ты приносила себя ему в жертву! – орал я, освоив 0,7 джина. Но мои уговоры на нее бы ни за что не подействовали, если б этот Ромео не дал ей однажды в глаз, когда она сообщила ему, что останется в России и будет караулить его у подъезда, чтоб мельком увидеть и повздыхать.

Так она взялась наконец за ум. В самом деле, глупо было бы каждый раз у одного и того же подъезда получать в глаз. Я повез ее в Шереметьево – отправить на родину после разрыва этих довольно-таки занудных «отношений». Она везла домой матрешку-Ельцина, ПСС Достоевского и пять банок черной икры. Вот она, квинтэссенция таинственной России! На границе таможенник залез в ее сумку и с радостью сообщил, что черную икру нельзя. Англичанка вернулась ко мне с беспомощной улыбкой и рассовала икорные банки по моим карманам – не пропадать же добру. Двое ребят, которые в ожидании прохода таможни стояли рядом, переглянувшись, открыли свои чемоданы и оттуда накидали в сумку с надписью Kent банок 20. Все с той же черной икрой. Один сказал:

– Брат, возьми, пожалуйста! Очень не хочу, чтоб ментам досталось.

Ну что с ними делать… Взял я. В рамках построения гражданского общества и отхода от принципов полицейского государства.

По пути, когда я ехал домой, тут и там легко и звонко били колокола. Воскресенье же, Пасха, думал я, садясь за стол разговеться чем Бог послал. Да хоть той же икрой – ее в посылке оказалось столько, что в один присест всю съесть не удалось.

Христос воскрес, как говорится.

Один знакомый романтически поехал с девушкой в Париж.

Одно время была такая мода. Когда туда ездили по первому разу.

Девушка была знойная, заводная, но капризная. Каприз, к примеру, был такой: она в последний момент потребовала перенести вылет на неделю, а иначе ни в какую. Человек поколебался – а не послать ли вообще девушку к такой-то Евгении Марковне? Но все-таки, стиснув зубы и понеся убытки на перебронировании, полетел. Тем более выяснилось, что у девушки как раз были критические дни, в которые накал романтики падает раза в два. А то и в три.

Ну а там, на месте, известная картина: Париж, Мадриж – все одно, вздохи и монументы, бурные эмоции в обувных магазинах, ночная игра в шлюху и матроса на мосту Александра Третьего, пьянство и так далее в соответствии с рекомендациями из туристических пособий. А дальше она таки заставила его пожалеть о содеянном, то есть о несодеянном – ну, когда он хотел ее послать. Потому что они заспорили про политику, и она начала такое нести, с таким суровым напряженным лицом, как будто на самом деле ей было на политику не плевать. Но она не могла остановиться – такое бывает с женщинами. Он ее обозвал дурой и хотя по башке не треснул, все равно они поссорились и с обеда разошлись в разные стороны, кто куда.

Девушка, к примеру, пошла на дискотеку, добавила там и решила закончить вечер все-таки приятно. Для этой цели она познакомилась с настоящим французом, тоже пьяным, приличным человеком, у него и зажигалка, и авторучка были Dupont, и они проследовали в близлежащий отель. Там натурально их ждали восторги любви, продолжение пьянки и прочие удовольствия в таком духе. Языковая практика в том числе, само собой. Наутро они поднялись в не лучшем виде. Французу было совсем плохо, но он собрался с силами и таки встал и, одевшись, засобирался за пивом; мог бы и даму свою послать сбегать, одна нога тут, другая там, но он исполнял, видно, французскую тему насчет их местной изысканности и манер. Уже подойдя к двери, он, однако, вернулся и… надел галстук.

– Ты чего? – удивилась русская девушка. Такого она еще не видела, чтоб человек бежал, похмельный, за пивом в шлепанцах на босу ногу; то есть такое она много раз в своей жизни видела – но чтоб при галстуке – такого она и представить себе не могла.

Друг ее с виноватым видом ответил:

– Приходится… Я все-таки Дюпон.

– Sans blague?

– Мамой клянусь! – ответил француз и даже показал документ. Это он уже после показал, когда вернулся с пивом и понял, что его вроде оттягивает, отпускает. Девушка и поверила этому, и нет. Может, и Дюпон, а может, и однофамилец. Аксессуары в то же время вроде фирменные… Дюпонов, может, у них как у нас Ивановых в Кремле…