Сергей Солоух - Самая мерзкая часть тела

Конечно. Еще бы. Болтай. Проси, но, главное, подхватывай. Закидывай рюмахи. Пей, дупель. Пусть отмокают, увлажняются все твои губки. Входы и выходы. Десерт. Сметанка, сахарок. Под утро умолкнешь, утомишься, уронишь ручки, пустишь слюнку, тут и приступим. Штанишки на ковер, а водолазочку на шейку. Два пряничка кофейных разложим на подушечке и будем по небу летать. Сливки сбивать. Крем. Заварной и масляный.

Мммммммммм.

За окном стояли сосны. Светло-серые углы двух корпусов турбазы «Юность» светились. Качались облака. Вечерняя прозрачность и чистота. Нос Жабы чуял, но глаза не видели. За распахнутыми створками сгущался только шоколад. Зефир и пастила. Ничего больше. Моря и океаны. От подоконника до горизонта. Кружилась голова, и ноги подкашивались от мысли, какая вырастет. Нальется и созреет к вечеру мешалка. Пестик. Ложка. Уже звенит.

О-о-о-о-о-о.

Но вот знакомство с ней не состоится. Трудолюбивый кузнецовский сфинктер сохранит невинность. Целостность стенок и сосудов. Мышка найдет другую норку. С винтом.

Игорь Цуркан. Угрюмый страстотерпец оттянется до ужина. До московской особой и танцев под Би Джиз. Счастливец Жаба сольет воду. Откроет клапаны. Спустит пар. Заблеет, замычит. И заскрипят его большие коренные зубы, соприкоснувшись с малыми.

А танцы придется отменить. Похабные движения под чуждую музыку. Милиция явится. Займется активистами и рационализаторами. Буквально через час начнет сортировать. Прочесывать лесок, шарить в карманах и на этажах. И даже Жабу попросят дать показания. Вежливо. И товарищ Цуркан, виновник внезапной смены декораций, не откажется. Напишет. Проспал. Случается. На свежем воздухе, после недели без сна и отдыха. Увы. Озон. Сами собой закрываются глаза. И снится море. Яхта с парусами.

Но обойдется. Поверят. Забудут вообще о вожаке южносибирского комсомола. Уже на следующий день. Завтра. Ударит настоящий гром, и засверкают подлинные молнии. Совсем других людей притянут. Возьмут в оборот. Заставят говорить, писать и плакать. Малюта. Психопатка, истеричка. Подкараулит в полдень. Дождется Симу у подъезда. Возле дома. Встретит. Как будто голенького. Безлошадного. И плеснет. Умоет раз и навсегда любимого бесцветной жидкостью. Прозрачной, но едкой. Радикально. Опорожнит банку. И Симка закричит от боли. Но света больше не увидит.

И вслед за этим не увидят привычных портретов, кабинетов, лестниц многие люди нашего города. Зрячие. В расцвете сил, в самом соку. Поедет, полетит, начнется. Грядут оргвыводы. Большие перемены в списках стола заказов на улице Сибиряков-Гвардейцев. Тот же алфавит, но много-много новых букв. А старые даже не все появятся, всплывут в бумажках, слушали-постановили, мичуринских товариществ и партячеек по месту жительства. Всё смоет. Химия неразбавленных веществ. И симкин нос, и бабкин пост. И только Жаба устоит. Останется на месте земноводное. В реестрах, перечнях. Спокойно отсидит. Оттарабанит положенный отчетно-выборный цикл и свалит. Уйдет с почетом в областное управление торговли. Меткий стрелок.

Устроил фейерверк. Всего-то навсего. На свежем воздухе, после недели без сна и отдыха. Бывает. Споткнешься. Сделаешь неловкое движенье. А вспомнить приятно. И год, и два, и три, и десять лет спустя.

Сгорела тачка. «Жигуль» с откляченным багажником. Треснуло рыло. Нюхалка. Всегда готовая пахать газоны, землю есть и грызть асфальт. Спеклась. Только остов. Черный металл в струпьях пепла. Дымок мангала на пятачке. Пятно на сереньком асфальте за кинозалом. Огнем обглоданные кости. Вместо ласточки, птички с глазками, машинки, припаркованной у кромки леса. Дмитрием Швец-Царевым. Симой. Сыном Василия Романовича.

Летит. Поет на просеке мотор. Сосны мелькают. Часики тикают. Судьба. Копейка выскакивает из-за деревьев. И тормозит. Газ сбрасывает у неразъемного шлагбаума. Сворачивает под узкие бойницы окон. Сортиры клубной части. Где женский, где мужской, не различишь. Зато Симку видно. Он как на ладони. Хлопает дверцей, окурок отправляет в небо. Щелчком. И вразвалочку. Сверкая бархатом пиджака, идет. Плывет вдоль белых стен и одуванчиков. Прямиком. Он знает, где здесь главный вход. Парадное крыльцо.

А Жаба, крепкий деревенский парень, заметил, где пожарный выход. Он провожает взглядом гада. Большие руки вынимает из карманов и открывает кейс. Портфель с красивой ручкой и острыми углами. В крокодиловом нутре партийного лежит тряпица. Покоится завернутый в портянку друг. Красавчик, лапушка. Армейский револьвер, снаряженный патронами тридцать восемь спешал. Модель «Аэркрюмен». Вещь.

Черные пульки в золотых гильзах. Секретарь высшего военного командного училища привез. Подарок из Германской Демократической Республики.

— Под Зауэр ФР4. Должны быть как родные к твоему. Нашелся, кстати?

Нет. Но должен был. Верил. Жаба знал, вернется. И сам подарок. Патрончики в коробочке. Добрый знак. Притянут свою половину. Приворожат. Так и вышло. Только никак не думал, не мог предположить, кто выступит. Вернет неотъемлемую часть организма. Отдаст крючок.

Сосед. Чушковский вор и зэк. Олежка Сыроватко. Сыр.

Вчера. Заехал к родителям. Буквально на часок. Заскочил. Сидел с отцом в доме. Тот говорил о письмах дяди Иона. Опять. О том, что ехать надо, ехать:

— Ты подожди, отец, ты всю дорогу так, разгонишься, не остановишь. Подумать надо.

— Да что тут думать…

Был на машине. Первача не стал. Мать только уговорила поесть вареников. Сама копалась в огороде. И вдруг заходит.

— Тут Сыроватко младший во дворе. Не выйдешь? Спрашивает.

Вышел.

— Ну, здравствуй.

— Здравствуй.

Разговор не клеился. Собака позвякивала цепью. Мать возилась в курятнике. Пошли между грядок. Возле теплицы в малиннике спугнули пару воробьев. Мышки с крыльями. Спорхнули, улизнули, и тишина. Только фикса у Сыра между губ светится. Улыбнулся, как подмигнул. Достал из кармана сверток. Вытащил из-за пазухи и развернул.

— Где взял?

— Неважно, Цура, взял и всё.

— Нет, ты скажи.

— Швец проиграл в ази. Азартен, а дурак, царевский послед, знаешь? — Сыр цыкнул, но сплевывать не стал. Из вежливости. И снова улыбнулся. Посветил фонариком.

— А я ведь никогда тебе не верил, Цура, вот знал и все, что у тебя хлопушка покойника осталась.

— Продай.

— Зачем? Я так тебе отдам.

— Отдашь?

— Конечно. Не чмо же я какое. Земляк на земляке сидеть не должен, так ведь? Я тебя по шерсти, и ты меня не станешь обижать. Правильно? Да мне-то самому и ничего не надо. Ты помоги Витальке Варгашову. Витальку помнишь, Серегиного брата? Ну так он участковым сейчас здесь, в Чушках. Хороший парень, да малость залетел по пьянке. Теперь вот хочет в Высшую школу милиции, а ходу нет. Ты бы помог парнишке с рекомендацией. А пушку забирай. Бери, бери. И мне свободней, и тебе потеха.