Елена Токарева - Иероглиф

Превращение из мерзкого кольчатого червя происходит один раз на протяжении жизни насекомого. Только один, не более. Вот в чем провал операции! В том, что я свой один раз уже использовала!

…Я родилась недоношенная. Два с половиной кило. В роддоме меня положили под стеклянный колпак. Ах, если бы я позже поняла, как мне повезло, какое чудо совершил Господь, дав мне возможность выжить и стать особью женского пола! Если бы я оценила это, то не позволила бы себе еще раз почувствовать холод смерти. Но это случилось. Не знаю, как вышло, что я полюбила рискованную игру между жизнью и смертью. Об этом я расскажу потом. Сначала расскажу о старом мире, который начал рушиться на моих глазах.

У нас дома есть фотографии старого мира, сделанные моим отцом с помощью фотоаппарата ФЭД на черно-белой пленке. Глядя на эти фотографии, блеклые, мутные и на самом деле никакие не черно-белые, а серого и даже зеленоватого оттенка, я плохо представляю, как люди, проживавшие в нашей стране в то время, когда я родилась, находили радость бытия. Иллюминации были только по праздникам – два раза в год. В остальное время на улицах было темно – без огней. Как людям удавалось любить друг друга в этом сером мире? Где накапливался тот гигантский термояд, который толкал людей друг к другу?

Полюбив в том старом не цветном мире, люди забивались друг в друга, как моль забивается в шерстяную кофту, как летучие мыши забиваются в чулан, до наступления волшебного часа. И в темноте в нужный час они выходили на охоту, за чувствами. Они летали, совершенно слепые от рождения, но наделенные особыми локаторами чувств, и ими они находили родственную душу.

Смешные люди. Плохо одетые. Ужасно причесанные. В крутых кудрях. Или вовсе нечесаные. А на толстых хлебных пальцах – золотые кольца с красными камнями. Дефицит. Люди включали свои локаторы и шли с их помощью на тепло и тусклый свет, исходивший от человеческих душ.

В общем, отец и мать полюбили друг друга. Они оба состояли в браках. Но в один и тот же день они договорились разорвать узы тех браков и воссоединились в съемной коммунальной квартире, чтобы родить меня – маленький атом с гигантской волей к жизни…

Этот тусклый, зеленоватый и мутный, как пивная бутылка, период своей жизни я почти не помню. Помню отчетливо, как мама ездила к портнихе, тете Диме (ее звали Домиана), и та что-то кроила на большом, натертом до зеркального блеска коричневом столе, рисовала плоским затертым по краям мелком линии дорожной разметки на ткани. Я в это время съезжала попкой с покатых гладильных досок. Так развлекалась много часов кряду.

Была я в раннем детстве некрасивая и капризная. Я завидовала всем девочкам, у которых были толстые косы и налитые ляжки. К тому же у меня оказались кривые зубы и огромные ступни. Зато я быстро бегала и отчаянно дралась, когда меня обзывали. Прозвищ у меня было много. И все обидные.

Моя бабушка, проживавшая в городе-герое Одессе, увидев меня после долгого перерыва, сказала с характерным остроумием, которое принято тренировать на близких:

– Вижу, вижу, у девочки глазки маленькие, а ножка большая, значит, за доброго человека нам ее не выдать…

Мама обиделась и больше никогда меня к бабушке не привозила.

Папа работал в трех местах. Их никогда не было дома, и я бегала с ключом на шее. Как большинство детей в нашем городе.

…Все изменилось в один момент. Мой папа внезапно стал губернатором. Необъяснимое превращение простого человека в важную персону. Хорошо, что Юлианий Семенович так подробно мне это объяснил. Хотя я все равно не поняла, почему именно на моего отца указал перст Божий.

Мы жили в то время уже не в коммуналке, а в блочной башне, в кооперативной квартире на окраине города в спальном районе. У нас в квартире стояла чешская полированная стенка, такая низкая и крайне лаконичная, ее полированный фасад украшали только белесые клинья, якобы причуды дерева, которое пошло на производство этой стенки. Были также два кресла и торшер. Был ковер. Хрусталь. Как у всех нормальных людей. Квартиру закрывала тонкая дверь, которую несколько раз вышибали ногой – когда случалось, мы теряли ключи.

Но в тот день к нам в квартиру ввалились незнакомые пьяные дядьки, в руках одного из них была початая бутылка шампанского, и он, осмотрев наше имущество, сказал: «Здесь жить нельзя!» И остальные дядьки, презрительно осмотрев потертые обои и холодильник «Минск», согласно покачали головами.

Назавтра нам поставили новую железную дверь в квартиру. А через месяц мы въехали в другую квартиру, в центре города, около дворца.

Квартира, в которую мы въехали, состояла из двух квартир, она была огромная, с высокими потолками, лепниной и старинным наборным паркетом. Я блуждала по ней, прикидывая, сколько народу из моего старого двора я могу сюда пригласить, чтобы устроить игру в прятки.

Подъезд дома был древний и заплеванный, как египетские пирамиды, которые я увидела спустя много лет, путешествуя в окрестностях Каира. А правая стена, на которой висели помятые почтовые ящики с заплатками газетных брендов – чаще всего, «Советской России» и «Труда», вся была в трещинах и щелях между кирпичной кладкой, как Стена плача. Туда-то, наверное, древние евреи, живущие в нашем доме, засовывали записки к еврейскому Богу с просьбами типа: дорогой Бог, вразуми мою дочь, дай ей побольше ума и жениха хорошего!

В подъезде воняло крепкой смесью кошачьей и человечьей мочи. В наш подъезд заходили помочиться разного рода люди, спешащие по делам в центре города. Платных туалетов в нашем городе тогда еще не было, а дом удобно был расположен на торговых путях и на подступах к туристическим объектам.

Когда лифт поднимался вверх, он дрожал и явно хотел упасть. И если подняться до последнего этажа, там начиналась маленькая лестница, которая вела на чердак. Дверь на чердак не запиралась.

Мама для начала добрых перемен в моей жизни устроила меня в другую школу, в центральную, мало того, это была школа при какой-то международной организации, кажется при ЮНЕСКО. С преподаванием ряда предметов на английском языке. Мне было четырнадцать лет. На дворе была ранняя веселая бандитская демократия. Каждый день по городу мотались люди с флагами. Поэтому в школе учились не только дети знати, но и простые дети коммуналок. Наш класс был поделен на две части. Одна часть углубленно изучала английский язык, а другая часть его учила не углубляясь. И в этой другой части я встретила свою первую любовь. Это был мальчик Рома из трудной семьи. Папа у него был обыкновенный военный. А мама – медсестра.