Елена Токарева - Иероглиф

– Что-что? Повтори, пожалуйста, последнюю фразу! Кто проник в Чайна-таун? Этот засранец Федя? А кому вообще в голову пришла эта недобрая мысль лезть в Чайна-таун? Меня две недели не было в стране, а тут уже назрела революция, под самым моим носом.

– А что тебя так взволновало, Ливеншталь? Тебе же все, кроме экстрима, по фигу?

– Это верно, крошка, конечно, по фигу, но зачем лезть куда-то в Чайна-таун, навлекать на контору гнев богов? Впрочем, что мы тут людей смешим, Юлия, садись в свою машину и езжай за нами! – сказал Ливеншталь. – Переговоры – дело серьезное.

Я села, и мы поехали.

Алая машина уверенно удалялась, иногда подмигивая поворотником и ныряя то влево, то вправо. И наконец остановилась перед красивой виллой, окруженной соснами.

Илона сидела до тех пор, пока Ливеншталь не обошел машину кругом и не открыл ей дверцу. Тогда Илона вынесла вперед свою чертову ногу и, задержав ее на мгновение в воздухе, опустила на дорогу.

Я отметила, что у Илоны все-таки «глупая рожа».

Ливеншталь нажал кнопку на пульте, который был у него в руках, и ворота начали медленно отъезжать в сторону. По дорожке навстречу спешил охранник, и Ливеншталь передал ему машину.

– Выходи же и ты, – сказал мне Ливеншталь, непривычно серьезный. – Машину поставят в стойло. – Потом спохватился и открыл мне дверцу.

«Значит, перед ней он распахивает дверь без промедления, а чтобы открыть дверь передо мной, ему требуется усилие воли…»

Сад был ухожен по новым стандартам – в середине огромный газон, по которому не ступала нога человека. По краям – цветники и несколько фруктовых деревьев. Справа недалеко от въезда стоял домик для прислуги.

– Я вот это арендую, – сказал Ливеншталь.

В доме горел свет сразу в нескольких комнатах, в окнах метались тени людей.

– Умный дом, – пояснил Ливеншталь. – Специальная установка включает и выключает свет в разных комнатах и передвигает тени. Как будто у тебя все дома. Заходи – не бойся, выходи – не плачь!

– Не надо говорить афоризмами, – сказала я. Я привыкла, что Ливеншталь угождает. Здесь что-то неуловимо изменилось. Он чувствовал себя хозяином на своей территории.

– Зажги камин, – сказала Илона Ливеншталю, – прохладно. Что будете пить? Юлия, ты?

– Я за рулем. Ничего не буду.

– Но ты же останешься у нас. Я обещаю тебе незабываемую ночь.

Илона неожиданно изогнулась и приняла позу, как на той фотографии, которую демонстрировал мальчик Федья. Вся в черном, гибкая, с ослепительной перламутровой грудью, Илона преобразилась. Даже ее вспухший нос не портил впечатления. Она про него забыла. Может быть, она не первый раз получает по носу и привыкла? Ливеншталь наливал себе в бокал виски и с умилением смотрел на Илону.

«Боже мой! Он в нее влюблен!» – это была неожиданность. Илона хотела попасть в обслугу, а попала выше этажом. Она вскружила голову этому развратному повесе. Теперь было ясно, что Илону в Чайна-таун пристроил Ливеншталь. Было только ничего не ясно про него самого.

Илона включила аппаратуру. Воздух стал вибрировать, и сквозь саксофоновый гундос прорезалась женская истерическая тема.

Илона приняла одну из своих бесчисленных соблазнительных поз и медленно, в такт музыки, стала расстегивать длинный ряд мелких пуговичек на своем обтягивающем черном платье с глубокими разрезами по бокам. При этом она фиксировала взгляд то на мне, то на Ливенштале. Этот застыл не шевелясь, даже не пытаясь изобразить холодность и равнодушие. Вот Илона вошла в транс и будто в воронку втянула Ливеншталя, который был точно связан с ней невидимыми, но прочными узами. У меня, как всегда, оказалась боковая партия. С одной стороны, меня затягивала и эта мелодия, и Илона с ее сдержанными, но полными страсти движениями, а с другой, голова не отключалась и выдавала протест. Илона расстегнула уже половину своего платья и села на полушпагат, протягивая мне руки.

– Иди сюда! – прошептала она.

Я двинулась навстречу. Ноздри уловили запах духов Илоны, смешанный с запахом ее тела, голова отключилась. Илона приняла меня и заставила сесть на колени. Потом нашла сзади на моем платье завязочки и стала их развязывать. Потом запустила руку в вырез платья спереди и стала гладить мою грудь. Потом опрокинула меня на белый ковер и легла сверху. Я почувствовала, как рука Илоны прошла сквозь все покровы и вошла туда… И я впала в забытье. Через несколько секунд я очнулась и увидела, что лежу совершенно голая, рядом Илона, по-прежнему одетая, лишь чуть-чуть расстегнутая на груди.

Ливеншталь сидел в кресле с бокалом и смотрел на нас. Я была занята своими ощущениями. Ощущения были новыми и яркими. Илона продолжала исполнять свой произвольный, но точный в движениях танец. Каждый новый прогиб и поворот ее тела был грациозным и чуть замедленным, будто бы она была змея, а саксофон, которому она повиновалась, был рожком заклинателя змей.

Илона наконец освободилась от своей черной обтягивающей шкурки и осталась в тоненьких серебристых трусиках, лифчика на ней не было, а соски были черными, очевидно, раскрашенными особой краской. Лобок был точно такой, какой я его и воображала: как спинка соболя, с блестящей шерсткой. Илона продолжала извиваться уже совершенно голая. Потом вдруг опустилась на колени и стала гладить меня. Я закрыла глаза. Брызги из глаз. Нервный смех. Крики.

Когда я открыла глаза, все мы трое были совершенно голые и, тесно переплетясь, лежали на ковре. Оба они, и Ливеншталь, и Илона, стали для меня роднее мамы…

– Я люблю вас, – сказала я. – Завтра у меня первый экзамен в университете.

– Мы тебя тоже любим, – сказала Илона. – Я приду за тебя болеть. Правда, Ливеншталь? Ведь кто-то должен болеть за Юлию?

Мне не удалось заложить первый камень в сад моей мести.

Я первая положила листочек с письменной работой по французскому на стол и радостной гусеницей, которая вот-вот вспорхнет, выползла из кабинета.

Илона действительно преданно ждала меня на подоконнике, а вокруг нее уже собралась довольно внушительная толпа абитуриентов и членов приемной комиссии из студентов. Они пялились на Илону, будто она была порнозвезда из Бразилии.

– Пойдем, – сказала я. – У меня будет пятерка.

Илона грациозно слезла с подоконника, оправляя юбочку, которая открыла белоснежные трусики, и помахала ручкой гражданам и девчушкам:

– Всему пиплу – пока.

– Чем ты приманила столько пипла?

– Видишь ли, дорогая, я никогда не забываю, что на меня смотрят, – сказала она. – Как только ты забываешься и становишься собой, следует провал. Как у доктора Плейшнера.