Марк Леви - Те слова, что мы не сказали друг другу

— Забавно звучит эта фраза, не правда ли? Ответ таков: я невольно, без всякого злого умысла помешал тебе выйти замуж в прошлую субботу, — объявил Энтони Уолш с широкой улыбкой.

— И тебя это так сильно радует?

— То, что тебе пришлось отложить свадьбу? Еще минуту назад меня это искренне огорчало, но теперь — совсем другое дело…

Смущенный поведением этих бурно споривших клиентов, официант вмешался, предложив взять у них заказ. Джулия попросила принести мяса.

— Как прикажете зажарить?

— Лучше всего с кровью! — ответил Энтони Уолш.

— А для месье?

— У вас не найдется для месье свежих батареек? — осведомилась Джулия.

Увидев, что официант лишился дара речи, Энтони Уолш поспешил сказать, что ужинать не будет.

— Одно дело свадьба, — продолжал он, обращаясь к дочери, — и совсем другое, уж ты мне поверь, делить всю свою жизнь с другим человеком. Для этого требуется много любви, много пространства для любви. Эту территорию обустраивают вдвоем, и на ней не должно быть тесно ни одному из вас.

— Да кто ты такой, чтобы судить о моих чувствах к Адаму? Ты же ровно ничего не знаешь о нем.

— Я говорю не об Адаме, а о тебе, о том пространстве, которое ты будешь в силах подарить ему; но если ваши отношения омрачит память о другом человеке, вряд ли вам удастся сделать свою супружескую жизнь такой уж безоблачной.

— О, я вижу, ты кое-что смыслишь в супружеской жизни!

— Твоя мать умерла, Джулия, и я тут ни при чем, хотя ты упорно винишь меня в этом.

— Томас тоже умер, но даже если ты и тут ни при чем, я вечно буду винить тебя в этом. Так что, как видишь, мы с Адамом располагаем неограниченным пространством для жизни.

Энтони Уолш кашлянул, и на его лбу выступили капельки пота.

— Ты потеешь? — удивленно спросила Джулия.

— О, это просто легкая технологическая дисфункция, без которой я бы прекрасно обошелся, — сказал он, аккуратно промокая салфеткой взмокший лоб. — Тебе было всего восемнадцать лет, Джулия, и ты вздумала связать свою жизнь с коммунистом, которого знала всего несколько недель.

— Четыре месяца!

— Значит, шестнадцать недель.

— И он был восточногерманским немцем, но вовсе не коммунистом.

— Ну и слава богу!

— Но вот чего я никогда не забуду, так это причину, по которой я иногда смертельно тебя ненавидела!

— Мы, кажется, решили обходиться без прошедшего времени, ты не забыла? Не бойся, говори со мной в настоящем — даже мертвый, я все еще твой отец… или то, что от него осталось…

Официант принес Джулии заказ. Она попросила наполнить ее бокал. Но Энтони Уолш прикрыл его ладонью:

— Я полагаю, нам еще нужно многое сказать друг другу.

Официант понял и безмолвно удалился.

— Ты жила в Восточном Берлине и несколько месяцев ничего не сообщала о себе. Каким был бы следующий этап твоего путешествия, уж не в Москву ли?

— Как ты меня разыскал?

— По той статейке, которую ты опубликовала в одной западногерманской газете. Нашелся человек, который позаботился сделать для меня копию.

— Кто?

— Уоллес. Вероятно, ища оправдания за то, что у меня за спиной помог тебе уехать из Соединенных Штатов.

— Значит, ты и об этом знал?

— А может, он тоже боялся за тебя и счел, что пора положить конец твоим эскападам, пока ты не угодила в какую-нибудь опасную передрягу.

— Мне ничто не угрожало, я любила Томаса.

— До определенного возраста человек опьяняется любовью к другому, но на самом деле это чаще всего любовь к самому себе. Тебе предстояло учиться на юридическом факультете в Нью-Йорке, ты же все бросила и поехала в Париж, в Школу изобразительных искусств; оказавшись в Париже, ты через какое-то время отправилась в Берлин, втюрилась в первого встречного и, как по мановению волшебной палочки, напрочь забыла о рисовании и решила заделаться журналисткой. Если память мне не изменяет, он ведь тоже мечтал стать журналистом? Странное совпадение, верно?

— А какое тебе было дело до всего этого?

— Это я велел Уоллесу отдать тебе твой паспорт в тот день, когда ты придешь за ним, Джулия, и, пока ты рылась в ящиках моего стола, разыскивая его, я сидел в соседней комнате.

— Не понимаю, зачем все эти ухищрения? Почему не отдать мне его самому?

— Потому что тогда, если помнишь, наши отношения оставляли желать лучшего. И, сделай я это, ты не получила бы такого удовольствия от своей авантюры. Так что, позволив тебе сбежать после бурного скандала со мной, я придал твоему отъезду пикантный привкус мятежа, не правда ли?

— Так, значит, ты совершил это вполне сознательно?

— Я сообщил Уоллесу, где лежат твои документы, а сам действительно сидел рядом, в гостиной; впрочем, может быть, во всей этой истории мною руководило еще и чувство уязвленного самолюбия.

— Уязвленного — у тебя-то?!

— А как быть с Адамом?

— Адам здесь совершенно ни при чем!

— Хочу напомнить, что, если бы я не умер — как ни странно мне самому говорить тебе это, — ты сейчас уже была бы его женой. Ну хорошо, я попытаюсь сформулировать свой вопрос иначе, но сначала попрошу тебя закрыть глаза.

Не понимая, чего добивается отец, Джулия помедлила, но он настаивал, и она выполнила его просьбу.

— Закрой глаза как можно крепче. Мне нужно, чтобы ты почувствовала себя в кромешной тьме.

— Что это еще за фокусы?

— Выполни хоть раз мою просьбу, это займет всего несколько секунд.

Джулия старательно зажмурилась, и ей почудилось, будто она тонет в непроницаемом мраке.

— Теперь нащупай свою вилку и ешь.

Увлекшись этой игрой, она попыталась сделать то, что он просил. Ее рука пошарила по скатерти и наконец наткнулась на искомый предмет. Затем она неуверенным движением попыталась наколоть на вилку кусочек мяса в тарелке и приоткрыла рот, совершенно не представляя, что сейчас там окажется.

— Скажи мне, изменился ли вкус мяса оттого, что ты его не видишь?

— Возможно, — ответила она, не открывая глаз.

— Тогда сделай для меня еще кое-что, но, главное, с закрытыми глазами.

— Говори, — глухо произнесла Джулия.

— Вспомни какое-нибудь счастливое мгновение своей жизни.

И Энтони умолк, пристально вглядываясь в лицо дочери.

Остров музеев… я помню, как мы гуляли по нему вдвоем. Когда ты познакомил меня со своей бабушкой, она прежде всего спросила, чем я занимаюсь. Вести разговор было нелегко: ты переводил ее вопросы на свой скудный английский, я же и вовсе не говорила по-немецки. Тем не менее мне кое-как удалось объяснить ей, что я учусь в Школе изобразительных искусств в Париже. Она улыбнулась, отошла к своему комоду и вынула из него открытку с репродукцией картины Владимира Рацкина, русского художника, которого любила. А потом велела нам идти гулять — грех не воспользоваться таким погожим днем. Ты ничего не рассказал ей о своем необыкновенном приключении у Стены, ни словом не обмолвился об обстоятельствах нашей встречи. И только когда мы уже выходили, она спросила, нашел ли ты Кнаппа. Ты замялся и долго молчал, но по выражению твоего лица нетрудно было догадаться, чем кончились твои поиски. Она просияла и сказала, что счастлива за тебя.