Марк Леви - Те слова, что мы не сказали друг другу

*** Самолет компании Air Canada вылетел в 7:10 из аэропорта Ньюарка. В динамиках сквозь потрескивание раздался голос командира корабля, объявлявший, что самолет уже начал снижение и будет в Монреале точно по расписанию. Затем командира сменил старший стюард, перечисливший обязательные правила поведения во время приземления. Адам потянулся, насколько это было возможно в тесном кресле, убрал складной столик и выглянул в иллюминатор. Самолет летел над рекой Святого Лаврентия. Вдали уже вырисовывались контуры города, и можно было различить зубчатые очертания Мон-Руаяль. MD-80 заложил крутой вираж, и Адам пристегнул ремень. Впереди по курсу самолета светились огни посадочной полосы.

Джулия туго стянула на талии пояс купального халата и вошла в маленькую гостиную. Она оглядела накрытый стол и улыбнулась Энтони, который подвинул ей стул.

— Я заказал для тебя «Earl Grey», — сказал он, наполняя ее чашку. — Этот тип из ресторанной службы чего только мне не навязывал: чай черный, очень черный, желтый, белый, зеленый, с дымком, китайский, сычуаньский, формозский, корейский, цейлонский, индийский, непальский и еще штук сорок других — я уж и забыл названия — и угомонился лишь тогда, когда я пригрозил ему, что сейчас покончу жизнь самоубийством.

— «Earl Grey» — это то, что надо, — ответила Джулия, разворачивая салфетку.

Она увидела обвязанную красной лентой трубочку и вопросительно взглянула на отца.

Но Энтони тотчас взял ее у нее из рук:

— Откроешь после завтрака.

— А что это? — спросила Джулия.

— Вот эти длинные слойки, — сказал он, указывая на выпечку в корзинке, — называются круассаны, эти квадратные, откуда с двух концов выглядывает коричневая начинка, — шоколадные булочки, а эти, похожие на улиток с цукатами на спинках, — хлебцы с изюмом.

— Я тебя спрашивала о том свертке с красной ленточкой, что ты прячешь за спиной.

— Я же сказал: после завтрака.

— Тогда зачем ты его положил на мою тарелку?

— Ну… я только что передумал, лучше посмотреть позже.

Однако Джулия воспользовалась тем, что Энтони отвернулся, и резким движением выхватила у него рулончик.

Стянув ленточку, она развернула бумагу. С листа ей снова улыбнулось лицо Томаса.

— Когда ты успел его купить? — спросила она.

— Вчера, когда мы уходили с причала и ты помчалась вперед, не обращая на меня внимания. Я щедро заплатил художнице, и она сказала, что я могу взять этот рисунок: клиент от него отказался, а ей он не нужен.

— Почему ты это сделал?

— Я подумал, что тебе будет приятно — ты так долго его рассматривала.

— Нет, я хочу знать правду: почему ты его купил? — настаивала Джулия.

Энтони присел на диван, не сводя глаз с дочери:

— Потому что нам нужно поговорить. Я надеялся, что нам никогда не придется обсуждать эту тему, и, признаться, долго колебался, прежде чем затронуть ее. Впрочем, я совершенно не предвидел, что наше путешествие рискует испортить наши отношения, ибо я заранее знаю, какова будет твоя реакция, но, поскольку знаки, как ты выражаешься, направляют меня на этот путь… я должен тебе кое-что сообщить.

— Кончай кривляться и говори прямо, в чем дело, — резко приказала ему дочь.

— Джулия, я думаю, что Томас не совсем мертв.

Адам кипел от ярости. Он уехал налегке, без багажа, надеясь как можно скорее выбраться из аэропорта, но все пропускные пункты плотно осадила толпа пассажиров с «боинга-747», прибывшего из Японии. Он взглянул на часы. Стоявшая перед ним очередь грозила задержать его не меньше чем на двадцать минут, так что он не скоро сможет сесть в такси.

«Sumimasen!» Это слово всплыло в его памяти неожиданно, словно там щелкнул выключатель. Корреспондент Адама, работавший в одном японском издательстве, употреблял его так часто, что он привык считать это «извините!» национальной традицией. «Sumimasen, прошу извинить!» — повторил он раз десять, протискиваясь между пассажирами рейса «Japan-Al»; еще десяток «Sumimasen!», и Адаму удалось предъявить паспорт офицеру канадской пограничной службы, который поставил в него штамп и тотчас вернул владельцу. Наплевав на запрещение пользоваться мобильниками до зоны выдачи багажа, он выудил свой телефон из кармана пиджака, включил и набрал номер Джулии.

— Мне кажется, я слышу твой телефон — ты, наверно, оставила его в спальне, — сдавленно пробормотал Энтони.

— Не отвлекайся. Что значит «не совсем мертв»?

— Ну, можно выразиться иначе — например, «жив»…

— Томас жив? — повторила Джулия, едва не теряя сознание.

Энтони утвердительно кивнул.

— Откуда ты знаешь?

— Из его письма; обычно люди, покинувшие этот мир, писать уже не могут. С одной оговоркой: если не считать меня… Я об этом как-то не подумал, а ведь на самом деле интереснейший сюжет…

— Что за письмо? — спросила Джулия.

— То, которое ты получила через полгода после той ужасной катастрофы. На нем стоял берлинский штемпель, а на обороте значилась его фамилия.

— Я никогда не получала от Томаса никаких писем. Скажи, что это неправда!!!

— Как ты могла его получить, если сбежала из дома, а я не мог тебе его переслать, поскольку ты не оставила адреса. Тем не менее предвижу, что этот факт станет еще одним веским мотивом, который ты включишь в свой список.

— В какой еще список?

— В список причин, по которым ты меня ненавидела.

Джулия встала и оттолкнула столик с завтраком.

— Если помнишь, мы договорились не употреблять в разговорах прошедшее время. Так вот, эти последние слова ты мог бы произнести в настоящем времени! — крикнула она, выбегая из гостиной.

Дверь, ведущая в ее спальню, оглушительно хлопнула; оставшись в одиночестве, Энтони сел на то место, которое только что занимала дочь.

— Сколько добра пропадает! — прошептал он, обращаясь к корзинке с выпечкой.

В очереди на такси его уловка оказалась бесполезной. Там стояла женщина в форме и указывала каждому пассажиру предназначенную для него машину. Адаму пришлось ждать, как и всем. Он снова набрал номер Джулии.

— Слушай, либо выключи его, либо ответь, эти звонки действуют мне на нервы! — сказал Энтони, входя в спальню Джулии.

— Уйди отсюда!

— Господи, Джулия, но ведь с тех пор прошло двадцать лет!

— И за эти двадцать лет тебе ни разу не представился случай сказать мне об этом? — завопила она.

— За эти двадцать лет у нас вообще было очень мало случаев поговорить друг с другом, — твердо ответил он. — Да если бы и так, не знаю, сделал бы я это или нет. Зачем? Чтобы дать тебе повод разрушить все, что ты создала за эти годы? У тебя была прекрасная работа в Нью-Йорке, студия на Сорок второй улице, друг, который учился, если не ошибаюсь, на актера, потом второй, тот, что выставлял свою чудовищную мазню в Квинсе, и ты его бросила как раз перед тем, как сменила работодателя и прическу, или, может, в обратном порядке?