Александр Проханов - Выбор оружия

Белосельцев смотрел на шагавших, на двух замыкавших строй стариков, семенивших, не имеющих сил идти. Глаза его влажно туманились, превращали солнце в размытый радужный крест. Он нес этот крест над рядами, шагал вместе с ними.

Грузовики, тускло светя подфарниками и хвостовыми огнями, колыхались в ночных песках, продвигались к границе. Белосельцев ухватился за борт, чувствуя, как на губах оседает теплая сухая пыль, как слабо, сладко пахнут пески. Его нога упиралась в железную трубу гранатомета, звякающую на ухабах, плечо прижималось к острому худому плечу партизана, гибко отступавшему при наклоне машины. Он был стиснут, сжат, окружен молчаливыми людьми и оружием, его неуклонно, неустранимо влекло в сторону минных полей, засад, колючей проволоки, сигнальных ракет, красных, пробивающих ночь трассеров, плазменных вспышек, криков боли и ненависти.

Грузовики двигались в узкой колее, с которой невозможно было свернуть, прочерчивали линию, по которой их втягивало в неотвратимое будущее. Но над головой был бесконечный простор и свобода, дышало мироздание, в котором летел прозрачный ангел, зажигал миры, как люстры, развешивал во Вселенной красные и золотые лампады, разбрызгивал стоцветную росу, звал к себе его любящую бессмертную душу.

Он вдруг подумал о Марии. Бархатно-темная, теплая, в каплях ночного света, она возникла на небе, словно лежала на отмели, омываемая океанской волной, среди мерцающих ракушек и водорослей. Она была африканским небом, теплой благоухающей ночью, живой одушевленной бесконечностью, в которую хотела переместиться неподвластная смерти душа.

Грузовики выехали из барханов на пустошь. Под звездами, черные среди звезд, возникли островерхие хижины. Пахнуло дымом, закраснел тусклый огонек очага. Грузовики встали, бойцы выпрыгивали, отваливали борта, стаскивали снаряжение.

– Селение Онго, – сказал Белосельцеву командир Жакоб, стаскивая на землю гранатомет. – Здесь краткий отдых, еда. Потом пешком к границе. Там мы с вами расстанемся. – К грузовику от хижин метнулось несколько быстрых полуголых людей, помогавших бойцам. – Тут наши друзья. Воду, еду дают. Обратно из Намибии отряды встречают.

Маленький костер догорал рубиновыми углями на пепельном кострище. Вспыхнул трескуче и ярко, когда полуголый, с острыми ключицами человек кинул хворост. Отошел, озаренный пламенем, к стене круглой, из кольев построенной хижины, крытой кипами тростника. Выглянули и исчезли любопытные женские лица. Долбленое корыто и растресканная деревянная ступа, освещенные костром, отбрасывали тень. Другой африканец, в тряпице на узких бедрах, с косматой бородкой, прошлепал к костру плоскими растресканными ступнями. Поставил на огонь чан с водой. Расстелил на земле циновку. Бойцы распаковывали мешки, выкладывали съестные припасы – бугристые клубни, хлебные лепешки, ломти сушеного мяса. Готовились к трапезе.

– Сюда, в Онго, прибудет завтра полковник Кадашкин. – Аурелио, озабоченный, недовольный, устроился рядом с Белосельцевым на теплой земле. – Нам с вами лучше переночевать здесь, в Онго. Дождаться полковника. Если «Буффало» нанесет удар по отряду, у нас с вами будет маневр к отступлению, мы не попадем под огонь. Вместе с Кадашкиным отправимся в расположение ангольских бригад. Примем участие в разгроме «Буффало». Зачем заставлять Кадашкина искать в песках наши оторванные головы? – Аурелио не оставлял надежды отговорить Белосельцева от его безрассудной затеи.

– Дорогой Аурелио. – Белосельцев мягко сжал его руку. – Вы замечательный товарищ и прекрасный друг. Поверьте в благополучный исход нашего рейда. Не лишайте меня возможности описать эту удивительную ночь, африканские звезды, партизанский поход. Все будет хорошо. Так говорит моя интуиция.

– Моя интуиция говорит мне, что утром наши оторванные головы будут лежать рядом, на песчаном бархане, и полковник Кадашкин будет искать ящик из-под пива, чтобы их довезти до Лубанго.

– Дорогой Аурелио, наши две головы будут завтра смотреть друг на друга, пить виски, а третья голова, полковника Кадашкина, будет радостно улыбаться и звать нас в гарнизонную баню.

– Не нравится мне эта затея, – угрюмо твердил Аурелио.

Началась короткая трапеза. Белосельцев принимал из смуглых рук кусочки вяленого жесткого мяса, ломти горячих, обжигавших губы клубней. Пил из глиняной грубой чашки пресный отвар. Огонь озарял жующие рты, фарфоровые белки, гибкие запястья и пальцы. Эта трапеза напоминала обряд преломления хлеба, где каждый получал свою долю от общей судьбы, сочетался с другим через хлеб, глоток травяного настоя, искры огня, озарявшие трубу гранатомета. И всех накрывало сверкающее волнистое небо, по которому катилось дыхание, словно подымалась темная женская грудь, чуть прикрытая мерцающей тканью.

Трапеза завершилась. Командир Жакоб поднялся, пронеся по головам свою быструю тень. Что-то сказал бойцам. Те разом встали, разошлись от костра. Звякали в темноте металлом, перемигивались фонариками. Возвращались к свету, выстраивались. Из дверей хижин вышли женщины, обмотанные по бедрам пестрыми тканями. Полуголые мужчины с худыми руками, костлявыми коленями, всклокоченными головами. Старик с обвисшей на ребрах кожей оперся на палку, стоял у костра, почти на углях, которые просвечивали сквозь его крупные, растопыренные пальцы.

Бойцы вставали в строй, перетянутые ремнями и лямками, с автоматами, заплечными сумками, круглыми флягами на бедрах. Тонкие, гибкие, под бременем тяжкой поклажи. Подносили длинные отточенные колья, веревками приторачивали к ним стволы минометов. Вынимали из ящиков мины, завертывали их по одной в куски материи, пеленали бережно, словно младенцев, прижимали к груди.

Белосельцев шагнул и занял место в строю рядом с девушкой-радисткой, которая упрятывала под берет плетеные косички, набрасывала на плечи лямки походной рации, словно школьный ранец. Аурелио недовольно поднялся, вошел в строй.

Командир Жакоб подал команду. Стало так тихо, что был слышен крик ребенка в хижине. Звезды складывали над головами свои орнаменты и узоры, словно на бархатном черном теле блестящей иглой кто-то делал татуировку, выводил рыб, зверей и драконов, волшебные цветы и листья.

Жакоб вскинул кулак, глухо воскликнул:

– Намибия, ты будешь свободной!

Шеренга повторила его жест и вскрик:

– Намибия, ты будешь свободной!

Белосельцев, выталкивая вверх кулак, повторяя священное заклинание, чувствовал свою неразрывную с ними связь, смертную к ним любовь, единство их быстротечных жизней, протекавших под вечными звездами.

Появился проводник с матерчатой котомкой через плечо, с деревянной клюкой, заросший, лохматый, похожий на нищего.