Александр Проханов - Выбор оружия

День он встретил жаром, слипшимися от слизи глазами, болью, которая набухла в голове, словно бугристый выпуклый клубень, спускалась в позвоночник, в таз, в кости ног, протачивая тело живым подвижным корневищем. Сквозь колья своей тюрьмы он видел пыльный солнечный плац, на котором маршировал отряд, звучали команды, и пыль, поднятая башмаками, летела в его темницу. Рядом, похожие на загоны для скота, стояли еще две клетки. В одной он разглядел голого по пояс африканца в камуфляжных штанах, который стоял, вцепившись руками в деревянные колья. В другой он увидел англичанина Грея, маленького, круглого, сидевшего на земле по-турецки, обросшего по розовым пухлым щекам рыжеватой щетиной. Это не удивило его. Своим сотрясенным разумом он не мог и не хотел объяснять причину появления здесь Грея и причину своего появления, лишь закрепил среди разломанных, распавшихся на кубические формы явлений их совместное пребывание на пыльном плацу, среди марширующего отряда.

Несколько дней он провел в разорванном мире, где явь сменялась длинными, вне времени, бредами, с погонями, падениями, с выступавшими из проломов бесформенными, жестокими духами, которые хватали его, затягивали в трещины, и он, становясь плоским и податливым, словно ткань, повторяя контуры трещин, погружался в жидкий лиловый мрак. Во время редких прозрений он видел то белесую, вытоптанную землю с отесанными кольями, то малиновую зарю с черными слоистыми деревьями, то бархатное небо с белыми звездами. Кто-то приходил к нему, вливал в рот теплую воду, пытался посадить, прислоняя спиной к деревянной стене. Задавал вопросы на непонятном, напоминавшем шум дождя языке. Однажды небольно ударил по лицу, отчего все тотчас померкло. Так длилось неопределенное количество дней, покуда в его голове продолжало колыхаться, двигало спиной чудище огромных размеров, создавая оползни и трясения, не давая сложиться в картину бесчисленным, летящим кувырком видениям.

Но однажды он очнулся, и мир, который предстал его глазам, был целостным, лишь слегка округлым, надтреснутым вдоль черепных швов. Эти швы болели, и требовались усилия воли, чтобы не дать им распасться. Он находился в клетке, набранной из крепких, как железо, жердей, врытых в окаменелую землю. Крыша была сквозной, из таких же жердей. В прогалы виднелся близкий пустырь с деревянной мачтой, на которой развевался какой-то выцветший, утративший расцветку стяг. За пустырем тянулись дощатые, крытые тростником бараки, расхаживали люди, промелькнул солнечными спицами велосипедист, прошагал вооруженный караул, и Белосельцев догадался, что это было военное поселение, а клетка, в которой он находился, была тюрьмой, куда он угодил, оглушенный гранатой, единственный, кто уцелел из попавшего в засаду джипа. Пока он, приподнявшись на локте, медленно осматривал окрестность, его слуха коснулся негромкий, взывающий, полушепчущий голос:

– Мистер Белосельцев!.. Вы слышите меня, мистер Белосельцев?.. – Грей окликал его из соседней ловушки, в которой он, маленький, круглый, розовый, покрытый рыжеватой щетиной, чем-то напоминал домашнего поросенка. – Вам уже лучше, мистер Белосельцев?

– Где мы находимся? – Белосельцев не узнал свой голос, таким он был сиплым, тусклым, словно горло его закупорил войлочный пыж. И пришлось откашливаться, выдыхая удушающий тампон.

– Гиблое место!.. Эти сукины дети воюют с правительством!.. Их главный сукин сын какой-то сержант Ламета, мерзкое животное!.. Разве я мог представить, что со мной это может случиться?.. Разве мы могли с вами, плавая в бассейне «Поланы», вообразить, что нас обоих постигнет несчастье?..

Голос его задрожал, и он стал тихо плакать. Появился здоровенный охранник в пятнистой панаме, с автоматом. Рявкнул на Грея, ударив прикладом по кольям. Грей отпрянул, забился в угол, как испуганный, попавший в ловушку зверек. Охранник, наступая большими стоптанными башмаками, приблизился к Белосельцеву и молча оглядел его розовыми воспаленными глазами. Белосельцев заметил на его коричневом лице множество черных оспин.

Ему захотелось пить. Глиняный черепок стоял на земле. В нем шевелило лапками, подрагивало крылышками попавшее в воду существо. Белосельцев пил теплую, с травяным вкусом воду, чувствуя, как при каждом глотке ломит голову.

Теперь, когда разум вернул себе трехмерное видение мира, не пускавшее демонов других измерений, предстояло понять случившееся. Установить причинно-следственную связь между тем вечером в баре, когда Маквиллен в белом костюме, радостно сияя, шел навстречу, желая сообщить какую-то важную новость, и этой деревянной тюрьмой на базе повстанцев, марширующих на пыльном плацу, держащих вместо оружия деревянные палки. Между этими событиями был бой на поляне, джип, несущийся среди старых термитников, и засада, из которой вылетел репейник гранаты. И все это, вместе взятое, было абсурдом, изменившим логику его жизни. Нелогичной случайностью, разорвавшей осмысленную цепь поступков. Слепой ворвавшейся силой, ударившей в голову, поместившей в деревянную клетку.

Растерянная торопливая воля породила мысль о побеге. Он осмотрел округлое, ограниченное кольями пространство, надеясь найти лазейку. Колья, серые и блестящие, словно стальные, были вмурованы в утоптанную, крепкую, как цемент, землю. В узкие проемы не влезала голова. Дверь была заперта хитроумной щеколдой с железным замком. Двое охранников, держа у ног автоматы, сидели неподалеку в тени. Побег казался невозможным.

Предстояли допросы, мучения. В стане мятежников должны были находиться представители южноафриканской разведки. Они станут допытываться, кто он, белый, оказавшийся в армейском джипе, в зоне боевых действий, рядом с офицерами Пятой бригады. Советский военный советник. Или советский разведчик. Или советский политик, консультирующий режим Саморы Машела. Его легенде журналиста здесь не поверят. С помощью изуверских пыток, бытующих у африканских племен, станут добиваться истины. И нужно приготовить себя к истязаниям, вспомнить навыки выживания, которым учили в разведке.

И явилась мысль о самоубийстве как о способе избежать истязаний, которые все равно увенчаются позорной смертью от невыносимых мучений, когда в ухо до самого мозга будет медленно ввинчиваться заостренная палочка. Он стал искать способ убить себя. Простейшим было расколоть глиняную чашку и острой кромкой вскрыть ночью вены, чтобы к рассвету истечь кровью.

Этот найденный выход успокоил его. Он бережно укрыл его в душе, как обретенное сокровище.

И начал вкрадчиво наблюдать, накапливая знания о новом своем обитании.

Сверху, сквозь деревянную решетку, било солнце, и он лежал на клетчатой накаленной земле, испекаясь на этой жаровне. Сквозь колья он видел казарму, у которой было людно, входили и выходили люди, облаченные в гражданское платье. Это было нерегулярное, крестьянское войско, палки вместо винтовок на плечах марширующих свидетельствовали о нехватке оружия. Иногда по двое, по трое подкатывали велосипедисты, у седоков были автоматы и гранатометы. Такие же летучие вооруженные группы покидали лагерь, уносились по пыльной дороге, мелькая в деревьях солнечными спицами. Это были боевые единицы мятежников, уходивших на задание, в засады у шоссейных дорог. В такую засаду попал он сам, чудом угодив головой в черный трухлявый термитник. Несколько раз из казармы выходил человек, невысокий, важный, в камуфляже и красном берете, окруженный почтительной свитой. Что-то указывал, посылал подчиненных взмахом руки, и те поспешно выполняли приказы. По виду это был командир, быть может, тот самый сержант Ламета, о котором поведал Грей. Тюрьму на краю пустыря, состоявшую из трех клеток, охраняли двое, большее время проводившие в тени пыльного куста, перемещаясь под ним по мере движения солнца. Справа от него в клетке находился пленный африканец, голый по пояс, в пятнистых военных штанах. Он недвижно стоял, вцепившись руками в колья, глядел в одну точку, куда-то в центр пыльного накаленного плаца. Белосельцев несколько раз пытался привлечь его внимание, цокал языком, посвистывал, произносил по-португальски приветствия. Но пленник не откликался, окаменел, словно был вылеплен из черной неодушевленной глины. Грей, чья клеть находилась по левую руку, постоянно обращался к нему, если охрана дремала или, спасаясь от солнца, перекочевывала на другую сторону куста.