Элизабет Гилберт - Есть, молиться, любить

Мои ощущения не имели ничего общего с галлюцинациями. Это было обычное событие. Я попала в рай, испытала глубочайшую любовь, не сравнимую ни с чем, что испытывала прежде, но не впала в эйфорию. Это не было похоже на возбужденное состояние. У меня не осталось эго и страстей, вызывающих эйфорию и восторг. То состояние, которого я достигла, будто всегда было на ладони. Так бывает, когда долго смотришь на оптический обман, напрягаешь глаза, чтобы разгадать его секрет, и тут вдруг видишь, что две вазы на самом деле не вазы, а два лица. А раз увидев оптическую иллюзию, уже никогда не поведешься на тот же фокус.

«Так значит, вот Ты какой, Бог, — подумала я. — Что ж, карашо пожаловать .»

То место, где я находилось, нельзя описать как принадлежащее этому миру. Оно не было ни темным, ни светлым, ни большим, ни маленьким. Это вообще было не место, и я там, по сути, не находилась, и «я» вообще была не я. Мои мысли по-прежнему были при мне, но они притихли, усмирели и носили чисто наблюдательный характер. Я ощутила не только непоколебимое чувство сопричастности и единства со всем и всеми окружающими, но и смутное и удивительное для меня чувство непонимания — как это люди вообще могут ощущать себя иначе? У меня также вызвали легкое недоумение мои прежние представления о том, кто я и кем являюсь. Я, женщина, американка, общительный человек, писательница, — все это казалось таким крохотным и… неактуальным. Как можно загонять себя в крошечную коробочку собственной личности, когда ощущаешь свою бесконечность?

Я спросила себя: зачем было гоняться за счастьем всю жизнь, когда оно все время было рядом?

Не знаю, как долго я витала в волшебном поднебесье, ощущая единство со всей Вселенной, прежде чем у меня не возникла внезапная и требовательная мысль: «Я хочу, чтобы это чувство длилось вечно!» Вот тогда меня и вытолкнули из тоннеля. Всего двух коротких слов — я хочу! — было достаточно, чтобы начать спуск обратно на землю. И тут мой ум запротестовал — нет! Не хочу отсюда уходить! — и я полетела вниз.

Хочу!

Не хочу!

Хочу!

Не хочу!

С каждым повторением этих отчаянных мыслей я падала все ниже и ниже сквозь слои иллюзий, как персонаж комедии, упавший с крыши и проломивший по пути с десяток козырьков. Возвращение моих бессмысленных желаний означало путь назад, в мой маленький мирок, к моей земной ограниченности, скупой истории моей жизни, уместившейся на одной страничке. Я наблюдала, как ко мне возвращается мое Я, и это было похоже на постепенно проявляющийся полароидный снимок, с каждой секундой становящийся четче и четче: вот лицо, вот морщины вокруг губ, вот брови — вот и все, конец, мой привычный прежний облик Меня пробила паническая дрожь, легкий болевой укол от утраты моего божественного опыта. Но вместе с паникой я ощутила и присутствие наблюдателя, мудрой и повзрослевшей себя, которая лишь покачала головой и улыбнулась. Эта мудрая я понимала, что если я смогла поверить, что блаженство можно у меня отнять, то еще ничего не постигла. И потому не готова навсегда поселиться в этом состоянии. Мне предстоит больше учиться. И когда я это осознала, Бог отпустил меня, позволил проскользнуть сквозь пальцы, сообщив последнюю, щедрую и невыразимую истину:

Ты вернешься сюда тогда, когда полностью осознаешь, что всегда находишься здесь.

Два дня спустя ритрит закончился, и ученики нарушили молчание. Меня чуть не задушили в объятиях, осыпав благодарностями за мою помощь.

— Да что вы, это вам спасибо, — повторяла я, недовольная ограниченностью этих слов и невозможностью выразить бесконечную благодарность ученикам, которые подняли меня на столь невообразимые высоты.

Через неделю начался другой ритрит, и приехали еще сто учеников. Обучение, смелые попытки проникнуть в себя и всеохватывающая тишина — все повторилось, но теперь уже с новыми людьми. Я присматривала за ними, старалась помочь всеми силами и несколько раз вошла в состояние турийя вместе со всеми. Я могла лишь смеяться, когда позднее, выйдя из медитации, ученики сообщили, что во время ритрита я казалась им «молчаливым, парящим, неземным существом». Вот, значит, как ашрам решил подшутить надо мной напоследок? Лишь когда я научилась принимать себя такой, какая есть — говорливой, общительной, — и смирилась с тем, что мне предназначено быть «дежурной по приему гостей», лишь тогда смогла я стать «тихой девушкой из храма»!

В последние недели моего пребывания здесь ашрам наполнился меланхоличной атмосферой, как в летнем лагере в последние дни перед отъездом. Каждое утро казалось, что все больше и больше людей садятся в автобус и уезжают. Новые ученики уже не появлялись. Оставалось совсем недолго до мая и наступления самого жаркого в Индии сезона, когда в ашраме должно было стать поспокойнее. Ритриты закончились, и меня снова перевели на другую работу — теперь я работала в регистрационном бюро, занимаясь одновременно приятным и грустным делом: официально оформляла на компьютере отъезд всех своих уезжающих друзей.

Вместе со мной работала бывшая парикмахерша с Мэдисон-авеню. Утром мы читали молитву вдвоем, на два голоса распевая наше воззвание к Господу.

— Может, сегодня споем этот гимн побыстрее? — спросила она однажды утром. — И на октаву повыше? А то смахивает на религиозные песнопения в исполнении джазового оркестра!

Теперь мне много времени удается проводить в одиночестве. Примерно четыре-пять часов в день я сижу в зале для медитации. Я научилась часами находиться в компании лишь одной себя, мне легко в своем присутствии, меня ничуть не беспокоит факт собственного существования на планете. Порой во время медитации я переживаю сюрреалистический опыт и физически ощущаю шакти — позвоночник выкручивается, кровь кипит в диком порыве. Я стараюсь по возможности не сопротивляться. А бывает, чувствую лишь приятное, ровное чувство безмятежности — и это тоже хорошо. Мой ум по-прежнему выстраивает фразы, и мысли пляшут напоказ, но их ход мне так хорошо известен, что они меня больше не тревожат. Они стали словно старыми соседями — докучливыми, с одной стороны, а с другой — почти совсем родными — мистер и миссис Шалтай-Болтай и их три тупых отпрыска, Бла, Бла, Бла. Но их соседство не нарушает мир в моем доме. В нашем квартале хватит места для всех.

Что же до прочих изменений, произошедших со мной за последние месяцы, наверное, я их пока не почувствовала. Друзья, которые уже давно занимаются йогой, утверждают, что эффект от пребывания в ашраме проявляется лишь тогда, когда уедешь из него и вернешься к нормальной жизни. «Лишь тогда, — говорит бывшая монахиня из Южной Африки, — ты начнешь замечать, что в чуланах твоей души навели порядок». Конечно, именно сейчас мне трудно сказать, что для меня «нормальная жизнь». Не исключено, что в скором времени мне предстоит жить у древнего индонезийского знахаря, — это, по-вашему, нормальная жизнь? Может, и да — кто знает. Как бы то ни было, друзья утверждают, что изменения начнутся потом. Человек может вдруг увидеть, что навязчивые идеи, которыми он страдал всю жизнь, исчезли, негативные, накрепко устоявшиеся модели поведения изменились. Мелкие раздражители, некогда сводившие с ума, вдруг перестали казаться трагедией, а ужасные прошлые несчастья, которые так меня и не покинули, больше не хочется терпеть и пяти минут. Отношения, отравляющие жизнь, испаряются сами собой или выбрасываются за ненадобностью, а в твой мир входят жизнерадостные, более положительные люди.