Валерий Зеленогорский - ULTRAмарин

Такой Москвы не хотелось, не хотелось, чтобы бабушка из Трехпрудного спала у входа в «Ренессанс-капитал», да и не заснет она там, подумал он, охранники не дадут, передадут в 108-е отделение в обезьянник.

У гастронома на Большой Бронной он остановился передохнуть – раньше мог часами ходить по городу в плохих ботинках по разбитым тротуарам, листать ногами книгу Москвы – самой неудобной для прогулок столицы. В этом городе ходоки никогда не уважались, не было ни одного куска города, где можно идти пешком, не опасаясь грязи и брызг из-под колес.

Парижане могут по Большим бульварам пройти шесть часов, не пересекая проезжей части, лондонцы – переходить из парка в парк, а в Москве с этим плохо, то есть никак.

Гуляют по улицам Москвы по двум причинам: если спать негде или из дома выперли за проступок. В основном это бомжи и молодежь неприкаянная, сбивающаяся в стаи по интересам. Все они какие-то грязные, разноцветные, вместе держатся, чтобы не пропасть поодиночке, или поддерживают друг друга, чтобы не упасть в грязь. Вот такой пейзаж увидел Сергеев, ступив на землю из авто и очутившись в другом мире.

В мире прохожих не было уверенности в завтрашнем дне, никто из них не думал о нем – неизвестно, чем закончится сегодняшний.

Сергеев с физикой был не в ладах. Если к физике добавить алгебру с геометрией и химию, то останется немного предметов, в которых он хотя бы что-то петрил, – так говорила его классная руководительница Евгеша, редкая женщина по части выпить кровь нерадивому ученику, то бишь Сергееву – мелкому восьмикласснику из советской школы. Происходило все это в период преодоления культа личности Сталина.

Сталин, что удивительно, в этом случае был ни при чем, просто один ученик в среднестатистической школе забил на учебу в связи с вновь открывшимися обстоятельствами чужой личной жизни.

Он узнал в конце августа, что его друг, сын матери-одиночки и брат проститутки, живет с женщиной – со взрослой женщиной из бараков маслозавода.

Савицкий по кличке Глист, совершенно рядовой и дохлый, но при этом высокий, у которого не было ни магнитофона, ни даже сраненького разряда по игровым видам спорта, стал жить с женщиной! Реально ходит к ней вечером и уходит утром, как большой.

Сергеев дружил с Савицким с пятого класса, у них даже была общая тайна – они вместе искали на речке целое лето клад. Перерыли гору земли и ничего не нашли, кроме битых бутылок и пары монет советского периода, за которые можно было купить только спички. Между ними тайн не было, а тут такие дела, не до учебы стало.

Савицкий удивил Сергеева своими амурными делами сильнее, чем полет Гагарина, произошедший в апреле того же года. Полет первого человека к звездам – радость для миллиардов землян, а вот Савицкий со взрослой бабой – тут и сказать нечего, пришлось терпеть целую неделю, пока он ездил в деревню помогать своей бабке.

Приехал Савицкий только в понедельник, заставил, сука, терпеть лишних два дня, довел Сергеева до полного нервного истощения.

Самому Сергееву на сексуальной ниве особо хвастаться было нечем: несколько жалких поцелуев с Лидкой после танцев во Дворце пионеров в актив не запишешь – противная она была, жалкая, всем давала, кто настаивал, да и пахло от нее как-то невкусно, то ли гланды у нее были больные, или от страха она выделяла защитные запахи, как мелкие грызуны, загнанные в угол.

Других успехов не было, хотя Сергеев работал в данном направлении, теорию знал неплохо, много раз с воображаемым противником проводил лабораторные опыты, но испытаний на местности не случилось, а вот Савицкий взял и удивил – в тихом омуте замутил такое! А другу ни слова! Пусть теперь нож отдаст и лупу, друзья так не поступают, друзья в долю берут.

В их пролетарском дворе все пацаны говорили, что уже попробовали и нашли дорогу к иным частям тела, а Сергеев не нашел, врал, будто было на даче у бабушки с одной… но в деталях путался, рассказывая об этом у теплой стены котельной, где все гнали свои сказки 1001 ночи. Сергеев наврал неудачно, его вывели на чистую воду и даже обидно назвали «целкой», что было очень больно и унизительно.

Только играющий на скрипке Вадик был ниже его. Он в котельную не ходил, упорно учился в музыкальной школе. Когда он шел по двору, все его приветствовали матерными словами и бросали в него камни и собачье говно, которого кругом было больше, чем снега.

Сергеев тоже орал на Вадика вместе со всеми, хотя у них были неплохие отношения – они собирали марки, менялись ими и долго могли говорить о книгах и дальних странах.

Но он не хотел быть как Вадик, он хотел быть как все, сильным пацаном, а Вадик не стремился быть со всеми и не стал.

Основная масса дворовых авторитетов строем пошла в колонию отбывать первые ходки, продолжая путь своих отцов и старших братьев, а Вадик пошел своей дорогой в консерваторию. У него не было отца и братьев, у него была только мама, а она желала ему другого пути. Он и потом один из первых уехал в Америку и стал дирижером.

Сергеев провожал его в 75-м году, пришел ночью в пустую квартиру, где уже не было вещей, они сидели на полу в пустой и обшарпанной комнате, и Вадик с жаром говорил Сергееву, что это его шанс и он его не упустит.

Так и случилось – он все сделал, как хотел, а Сергеев еще не сделал, он ждал на лавочке Савицкого с отчетом о подробностях его постельной жизни.

Савицкий сам пришел к нему на следующий день, он был другим человеком. Сергеев ждал подробностей и не получил их – Савицкий не желал говорить, дал понять, что не его это собачье дело, тайна, покрытая мраком, не открылась.

Савицкий нашел свою часть клада, а Сергеев нет, ему пришлось ждать целых два года.

У Сергеева было три брака: неудачный первый – по расчету, восхитительный второй – фиктивный, ради прописки, и третий, в котором он пребывал по любви, но очень долго.

У него был товарищ, который каждую половую связь оформлял нотариально, их за всю жизнь набралось семь, и только болезнь остановила его страсть ходить в загс после каждого сношения.

Были и другие люди вокруг него – те, кто со своими женами только вел совместное хозяйство, а другие естественные надобности справлял на чужих подушках. Хозяйство их со временем разрасталось, и одна мысль, что жене нужно отдать половину, успокаивало их постоянное желание изменить картинку на своем жизненном мониторе, где старая заставка надоела до рези в глазах.

Жены делали круговые подтяжки и отправлялись в кругосветные круизы, кромсали свои тела полостными операциями, кололи в себя яды и клетки диковинных животных и не понимали, что дело совсем не в этом – никто не забыт и ничто не забыто, но вспять время не повернешь. Укорять собственного мужа, что он не так, как раньше, бросается на тебя днем и ночью, не поет по утрам в душе и не зовет в гостях укрыться в ванной для скоропалительной любви, – это норма, а не патология.