Валерий Зеленогорский - ULTRAмарин

Старший промолчал, он давно перестал болтать на эту тему – скучно и неинтересно.

– Вот я, помню, лежал в юности с воспалением легких в больнице районной, лет мне было мало, болезнь не тяжелая, а кругом одни старики, но в хирургии девушка лежала после аварии, хорошенькая, но в гипсе руки и ноги. Так вот я смог, – поделился воспоминаниями Младший. – Дырку мы с ней пробили в защите, и вышло. Если хочешь срать, штаны снимешь!

– Пример неплохой, но правды в нем нет, – сказал Старший. – Ну чего тут спорить! Однако они-то властители дум. Вдруг кто-то не спит ночью, юноша какой-нибудь чистый лежит, слушает и думает: «Вон куда культура шагнула», – и собьется с курса.

– Собьется – туда ему и дорога, навигатор внутри нас, – не согласился Младший. – Тебя в двадцать лет могли запутать в Ленинском университете миллионов лекторы общества «Знание»? Ну так вот, после Троцкого набросились на Запад, мы типа остров, Запад нам не указ, нам свобода не нужна, лишь бы Родина была.

– В каком смысле остров? – уточнил Старший.

– В смысле мы сами по себе, остров в море-океане – свои ветры, свои течения, сами себе голова, все идут на хуй, и никто нам не указ.

– Во как? – удивился Старший. – Мы остров, ну и что?

– Мы остров, у нас островная философия, свой путь, «у каждого мгновенья свой резон, свои колокола, своя отметина». Помнишь песню? – объяснил Младший.

– Песня говно, и фильм говно, фантастика чекистская, – сказал Старший. – Мы в логове зверя играем в свою игру, а на самом деле миллионы жертв, о которых ни одного фильма. Миллионы! Где на них денег взять, на миллионы? Лучше прославим лучших – недорого, но запомнится.

– Ну не надо. Тихонов хорош, Копелян, Броневой, хорошая работа, – возразил Младший.

– Работа хорошая? Ну не знаю… А Герман тогда какая? Можно сравнить. Тебе Штирлица жалко было хоть раз? Как он страдал в замке у камина 23 Февраля – просто плакать хотелось от его страданий. Жену он не видел три года. Бабушка моя своего мужа только 22 июня увидела – и все, нет дедушки, погиб через неделю. Так что закончим, тут мы не договоримся, вот что я тебе скажу, – подытожил Старший. – Правда никому не нужна. Ну найдешь ты архив, где Родина твоя в неприглядном свете, ну напечатаешь, прочтет кто-то, сотня человек, которые и так знают. Новое знание веры не прибавит, а вот тем, кто верит, что жертвы не напрасны, тем больнее станет – за что боролись?

– Довод неубедительный, – не согласился Младший. – Вот смотри. Живет семья: дети знают, что отец не герой, что полицаем был в войну, а внуки не знают. Родители по твоей логике достают фотографию дедушки в форме вражеской и внукам говорят: давно дело было, дед ваш сегодня герой, он бился с большевиками. Ну и что из этого выйдет? Счастливы будут внуки, что дедушка в школу придет с другими орденами? Поймут их в районо?

Не стоит, по-моему, сегодня прошлое ворошить. Если поглубже копнуть, что же, каждому французу в морду тыкать Москву, сожженную пожаром? Нассать на Дом инвалидов в Париже или жопу показать на Триумфальной арке?

– Думаю, с жопой перебор, но на статую маршала Мюрата я бы плюнул, он моего дедушку зарубил под Варшавой, – сказал Старший.

– Не пизди, не мог твой дедушка с саблей скакать, врешь, наверное, – буркнул Младший.

– Ну вру, – согласился Старший. – Но он же рубил кого-то. Такая же блядь, как и Троцкий.

– А Троцкий тут при чем? – удивился Младший. – Ну что тебе Троцкий? Его многие любили. Тебе что, Сталин милее?

– Нет, но правда не нужна, мешает она жить по заведенному порядку. Мы остров, у нас своя история, незачем ее ворошить. Миф, только миф – вот наша история, – закончил тему Старший.

Закурили оба. Легкая пауза подвела черту под этим раундом, никто никого не убедил, но обмен эмоциями произошел.

Младший подбросил новую тему:

– Вчера повздорили два гиганта мысли – писатель В., который думает, что знает все на свете и каждый день в эфире зудит, как поп, наставляя всех, как жить надо, ну и второй, маленький громовержец, который тоже до хуя знает и жилы рвет за империю, которой нет, и так рвет жилы свои, что кажется, сам верит, что он последний редут, за которым бездна. Ты знаешь его хорошо, тоже мудак отпетый. Так вот, собралась вся камарилья – эти два да еще один, тоже очень русский. Сам себе придумал, что он специалист по судьбе Великой России. Русские люди дома сидят, чай пьют или водку, а эта троица не спит, не ест, ежесекундно борется за Россию по договору, а если им не платить, тоже орать будут, не жалея глоток. Вот ты, мудрый, скажи, а зачем они это делают? – выпалил Младший и вздохнул.

– Нет, обсуждать это я не намерен, – лениво отмахнулся Старший. – Скучно это. Ну метут люди языком что ни попадя. Чего на них силы душевные тратить? Ну вот смотри – идешь ты домой в херовом настроении, ну выпил лишнего или проиграл неприкосновенное, а у тебя под домом кто-то ссыт нагло. Ты понимаешь, что человек гадость творит, можно ему по шее дать или пройти мимо – он уже наделал мерзость свою, его не переделаешь. Он всегда под дверь ссать будет, даже если рядом бесплатный сортир – ну так что, учить его? Так и они – совесть их спит, разум восхищенный кипит, люди все понимают, кто они. Чего на них время тратить? Ну хотят люди так жить, язык им вырвать – пустое. Писать будут или мычать.

– Нет! Уж позволь возразить тебе, это не безобидно, – отозвался Младший. – Нам, может быть, и все равно, мы тренированные при разных режимах. А дети наши смотрят на них и думают: это же какие титаны! Других они не видели, а другие есть. Огромная страна. Столько людей есть – умных, сильных, молодых, старых. Что же, блядь, одну колоду тасуют уже пятнадцать лет? Читать дети не читают, слушают это мудачье, так и веру теряют в свое будущее. Ты мне скажешь: генетика, наши, дескать, через кровь получат прививку от чумы этой. Нет, брат, зараза – она опасная. Вот я юношей был, читал как ненормальный, прочитал до хера, а спросить не у кого, что и как. К поэту местному ходил, к классику советскому, думал – вот кто ответы знает. Никак подойти не мог, он из дома два раза в день выходил – в обед и вечером. Сначала до вокзала дойдет, потом до обкома партии не идет – летит и губами шепчет новую поэму о БАМе. Вечером то же самое – крест делает: вокзал – обком – домой. Месяц его ловил, дождался, подошел, трепещу: «Скажите, мастер, как понять, как жить юноше, объевшемуся чужих слов?» Спросил не то, что задумал, стою, горю огнем. Он не остановился, прошелестел плащом нейлоновым и полетел дальше, нашептывая передовицу в газету «Витебский рабочий».

Стоял я на ветру, оплеванный классиком ебаным, чуть не плакал. Потом, конечно, люди нашлись, не такие стремительные, как тот поэт, Бог им в помощь, а многим царствие небесное. А если бы не встретились? Так бы и думал, что те соль земли. Сам помнишь, когда стали печатать Платонова и Гроссмана, как ранжир изменился. Или Кочетов с Чаковским, или эти. Важно, кто на виду, молодым важно, да и старым не помешает, для которых Пикуль – вся история.