Роман Сенчин - Конец сезона

– Ну хватит бродить, давай здесь сядем. Никита!

Услышав свое имя, он привычно, но для окружающих незаметно поморщился… В детстве имя было редким и потому очень удобным для выдумывания дразнилок: в садике ему обычно кричали: “Никитка – битка”, “Никита – сита”, в школе – “Никита, Никита – рожа вся разбита”. А потом имя стало модным и то и дело звучало на улице.

“Никита, сколько можно звать? Ну-ка быстро пошли!” Его дергало чувство вины, он машинально оборачивался на голос и видел женщину, которая звала сыночка лет четырех. Тоже Никиту. И становилось неприятно, словно это действительно накричали на него…

А в последнее время он был вынужден пять дней в неделю носить на лацкане пиджака или на белоснежной рубашке бейджик со своим именем.

Иногда забывал про этот значок, расслаблялся, но подходил кто-нибудь из покупателей, в основном это были, как назло, молодые интересные женщины, и, будто знакомого, а точнее, слугу спрашивал: “Никита, что вы посоветуете купить для моего молодого человека? У него повышение, хочется сделать подарок”. Или такое, как ему казалось, явно издевательское: “Знаете, Никита, мы собираемся на Тенерифе с другом.

Как считаете, плавки ему купить – это уместно? В смысле, чтоб я купила по своему вкусу?” И естественно, он советовал, убеждал, приводил примеры, чтобы развеять сомнения: такой-то галстук носит такой-то знаменитый человек, а такие-то плавки, “по секрету!”, недавно купил такой-то. В этом и заключалась его работа, за это ему платили. Но, по-честному, он ненавидел клиенток за фамильярный тон, за Тенерифе и Луксор, а главным образом за “Никиту”. Будто щипали его его именем, смеялись… Ему нравилась фамилия – обычная, нейтральная: Сергеев. Но на бейджике стояло только имя…

Он вернулся туда, где уже устраивалась жена с детьми. Сбросил рюкзак с плеча, вздохнул измученно:

– Даже на Клязьму съездить проблемой стало. – Рухнул задом на мягкое, новенькое сиденье.

Жена на этот раз смолчала; она подчеркнуто заботливо и торопливо расстегивала куртку на сыне. Молчаливо и нервно. Но, сняв шапку и поворошив волосы, тоже нашла повод заворчать:

– Господи, испарился весь. Что за погода? И солнце, и ветер ледяной… И едем…

– Хм! Сама же решила! – с готовностью возмутился Сергеев; почему-то хотелось переругиваться еще и еще, вяловато бросать жене слегка обидное и получать в ответ такое же. Но она неожиданно подобревшим голосом предложила:

– Может, пива достанешь? Пить очень хочется.

– И ципсики! – подскочил сын. – Ципсики мне!

И даже четырехмесячная Дарья одобрительно загугукала в своем кенгурушнике.

– Саша, – строго сказала жена, – я просила тебя голос не ломать!

Говори правильно. Стыдно уже, в школу ведь скоро!..

– Ладно, давайте. – Сергеев стал распускать молнию на рюкзаке.

Из-за тяжелой беременности жены, рождения Дарьи они всю весну и лето пробыли в городе. Да и до этого вот так, всей семьей, давненько никуда не выбирались. Даже в парке с детьми гуляли порознь – то он, то жена. И потому, наверное, с непривычки или действительно погода так влияла, было нехорошо. Муторно. Сиденье казалось каким-то не таким; никак не удавалось найти удобное положение, воздуха мало, в голове давило и пульсировало, будто там, под черепом, ныл зуб, глаза слезились, верхние веки щипало, постоянно моргалось… Хотелось потягиваться, кряхтеть и – лечь. Сделать так, чтобы всё, что мешает быть легким и бодрым, живым, взяло и исчезло.

И Сергеев потягивался, кряхтел; кряхтя, подал сыну пакет с чипсами:

– Держи сухпай, путешественник.

– Это тебе на всю дорогу! – добавила жена. – И так печень постоянно сажаешь… Медленно ешь.

Сын бросал чипсы в рот один за другим.

– Ну ты меня слышишь, нет?

– Слышу.

Сергеев открыл зажигалкой пиво жене, потом себе. Сделал глоток.

Снова кряхтнул. Вроде бы стало полегче. Показалось, что все трудности этого дня закончились, начинается отдых…

Почти час на метро от “Молодежной” до Ярославского вокзала (и повсюду, конечно, неизбежная пятничная давка), а перед тем рабочий день, поездка до дому, изнурительные сборы, Дарьины бутылочки и докорм, памперсы, сыновьи пистолеты и машинки; скрежет экскаватора, роющего яму за окном, короткие психи жены и собственные, желание бросить рюкзак и упасть на диван. И только что – вокзальная толчея, покупка билетов, проход через турникеты на платформу и суматошный поиск нужной электрички. Все это, естественно, измотало.

Отдых, отдохнуть… Но вместо радости, что все-таки собрались, выбрались, что увидятся скоро с друзьями, шашлыки будут жарить, петь песни, потихоньку, приятно пьянеть, да, вместо радости были раздражение и досада. И пиво не помогало. Только, может, первый глоток… Ведь можно же было сейчас, тоже с пивом, спокойно дома сидеть. В своем кресле, перед телевизором… Сергеев заметил, что эти поездки на природу уже года три не приносили удовольствия, наоборот – отнимали силы, выбивали из колеи, несколько дней после них нужно было втягиваться в привычный ритм, как-то восстанавливать баланс в организме. Вплоть до пищеварения. И кости ломило, тело было каким-то не своим, будто с непривычки мешки таскал. И городская жизнь становилась невыносимой.

Там, куда сейчас ехали на выходные, он знал, наверняка возникнет ощущение, что возвращаешься назад, в юность; да и детям полезно воздухом подышать, но грозящие последствия сбоя установившегося ритма пугали и не давали, никак не давали радоваться. Расслабиться.

Это, похоже, чувствовала и жена, и даже сын. Они всё реже вспоминали о загороде, электричках, костре, грибах и ограничивались прогулками на пару часов в ближайшем к дому Филевском парке. Но вот приближалось предзимье, стояли последние без слякоти, без снега дни, и решили съездить.

Вчера жена целый вечер обзванивала друзей, и после долгих телефонных переговоров с ними и их между собой договорились сегодня, в пятницу вечером, собраться на Клязьме у Андрея Калугина. В доме, где все когда-то и стали друзьями, где в основном и встречались, хоть и жили в Москве.

– Поехали! Поехали! Мы поехали! – запрыгал на сиденье сын, ладошкой по стеклу захлопал; чипсы из пакета полетели во все стороны.

– Это не мы, – сказал Сергеев, – это соседний поезд.

– Нет – мы!

– Не мы.

– Мы! Мам, скажи ему!

– Да не спорьте вы, господи! – как от боли, сморщилась жена. -

Сейчас и мы поедем.

Постепенно вагон заполнялся людьми. Многие с сумками, рюкзаками, мешками. Прошла по проходу компания подвыпивших, на вид пригородных парней; Сергеев порадовался, что не сели на свободные места напротив. Еще разборок с гопотой не хватало… Щедро отпил из бутылки. Но любимый “Бочкарев” показался слишком горьким и неживым, даже чем-то сивушным отдавал. Сергеев поизучал этикетку: дата изготовления – 23 сентября. Практически свежее. Цвет этикетки, бумага – обычные. Все вроде нормально, кроме вкуса.