Юрий Трифонов - Конец сезона

Одиночных номеров не было, и Малахов получил место в двойном номере «люкс»: маленькая спальня, где две кровати стояли близко друг к другу, точно были рассчитаны на супружескую пару, и большая гостиная с диваном, гардеробом и столиком возле окна, где стоял телефон.

Чья-то пижама висела на спинке одной кровати, а на подоконнике среди газетных свертков, на которых синели пятна жира, лежали засохшие куски хлеба, сырная корка, какая-то сальная снедь. В комнате было свежо от распахнутой форточки, и все же в воздухе отчетливо слышался запах табака. Малахов терпеть не мог курильщиков. Открыв гардероб, он бросил на нижнюю полку свой чемоданчик и, брезгливо, одним пальцем, отодвинув в сторону висевшее на плечиках чужое пальто, снял свое и повесил рядом. После этого он спустился на первый этаж в парикмахерскую. Два молодых парня, ожидавшие очереди бриться, узнали его и, перестав разговаривать громко, зашептались. Малахов сидел к ним спиной. Он чувствовал, что парни узнали его и шепчутся о нем.

В ресторане Малахов с трудом нашел свободное место в углу зала. Была суббота, и поэтому ресторан был полон. Здесь все обошлось благополучно. Он не встретил никого из знакомых, и никто не узнал его. Оркестр из трех человек – пианист, аккордеонист и ударник – старался во всю мочь, играя один танец за другим. Сосед Малахова по столику, молоденький летчик, сказал, что этот ресторан единственный в городе, где танцуют.

Малахов заказал борщ, баранью отбивную и стакан чая с пирожным. Он проголодался в дороге и жадно ел. Он думал о завтрашнем разговоре с Бурицким, о том, как ловчее с ним встретиться, и с чего начать, и как вообще все это получится. Не мог отделаться от этих мыслей. Они угнетали его всю дорогу. Чем больше он думал, тем сильнее убеждался в том, как он мало способен на такие дела.

В двенадцатом часу ночи Малахов расплатился с официантом и, стараясь не глядеть по сторонам, быстро пошел между столиков к выходу. Он боялся, что кто-нибудь из сидевших за столиками узнает его и окликнет. Но он беспрепятственно достиг стеклянной двухстворчатой двери.

В спальне горела маленькая ночная лампа, стоявшая на тумбочке между кроватями. Сосед Малахова – владелец пижамы и сырной корки – спал, натянув одеяло до подбородка. На тумбочке лежали очки и недокуренная папироса. Малахов равнодушно скользнул взглядом по лицу спящего: бледное небритое лицо с большими веками и полуоткрытым ртом, в котором желтели редкие зубы. Усталое лицо курильщика. «Какой-нибудь инженер, замученный командировкой», – подумал Малахов.

Он долго не засыпал. Все думал о завтрашнем дне и о том, когда лучше поговорить с Бурицким: до игры или после. До игры, пожалуй, не стоит. Они наверняка проиграют, поэтому разговаривать после матча, когда все их надежды рухнут, будет проще. «Возьмешь его голыми руками, – говорил Карпов на прощание. – Ему податься будет некуда. И без заявления не приезжай!»

Как же, возьмешь его! Ничего не известно. Еще неизвестно, что он за парень, этот Бурицкий.

Утром Малахов проснулся и увидел, что его сосед уже встал. Постель его была аккуратно застлана. Малахов в брюках и майке пошел в ванную. Перед этим он посмотрел в окно: небо было угрюмое, в серых тучах без единого проблеска, и предвещало дождь. Кажется, ночью уже дождило. Во дворе стояли лужи, земля была темная, и только асфальт успел просохнуть. «Погода дрянь. Как бы опять не пошел», – подумал Малахов с тревогой.

Инженер – так мысленно окрестил Малахов соседа – сидел за столом в гостиной и брился. Он был небольшого роста, широкоплечий, с крупной черноволосой, слегка лысеющей головой. На вид ему было лет тридцать с небольшим.

– Доброе утро, – сказал он предупредительно, повернувшись к Малахову намыленной щекой.

– Доброе утро, – ответил Малахов.

Когда Малахов вышел из ванной, инженер был уже одет и курил, сидя на диване. Он предложил пойти позавтракать в буфет. Малахов оделся, и они вышли. В вестибюле, когда они проходили в буфет, Малахов увидел афишу о сегодняшнем матче. Большими красными буквами было написано: «Футбол. Переходная игра». И маленькими: «На право участия в первенстве СССР по классу Б». Начало игры было назначено на три часа.

За завтраком инженер жаловался на то, какая в городе скука. По воскресеньям не знаешь, как убить время. В кино крутят старые фильмы, театр слабенький, а эстрада и вовсе никуда. Эстрада просто ужасная. Не играет ли товарищ в шахматы? Это жаль. Можно бы скоротать вечерок...

Малахов слушал словоохотливого инженера, смотрел в его ясно-карие глаза, казавшиеся неестественно расширенными под очками, и думал о том, что надо устроить так, чтобы Бурицкий пришел к нему в номер. Команда остановилась в этой же гостинице. На стадионе надо только намекнуть, а разговор вести в номере. После игры ребята будут свободны и разбредутся кто куда.

Кефир, говорил инженер, бывает в буфете каждое утро, но буфетчица отпускает его не всем, а по выбору. Надо быть с ней в хороших отношениях. Хотя бы здороваться по утрам и иногда улыбаться. Он так делает, и поэтому он всегда с кефиром. Затем инженер рассказал Малахову, что он москвич и работает в нефтяной промышленности. Кажется, он и в самом деле был инженером.

– А у вас, простите, какая профессия? – спросил инженер, и Малахов уловил его пристальный, ожидающий взгляд. Малахов сказал, что имеет отношение к спорту.

– Ваша фамилия не Малахов? – быстро спросил инженер.

– Малахов.

– А я все думаю, на кого вы похожи... Конечно Малахов! – воскликнул инженер радостно изменившимся голосом. – Рад с вами познакомиться, товарищ Малахов! Я старый болельщик. Моя фамилия Бабкин. Я помню, как вы появились впервые в Москве, – в каком же это году, дай бог памяти?..

Инженер разволновался. У него даже покраснели уши. Он начал вспоминать какие-то эпизоды футбольной истории, спрашивал о судьбе старых игроков, соратников Малахова, о которых Малахов успел забыть, и с энтузиазмом перечислял подвиги самого Малахова.

– А помните, как вы отбили одиннадцатиметровый от Щербакова? Забыли? Ну как же! Это был знаменитый случай! Во втором круге в сорок седьмом году...

Болельщик восторженно тараторил, а Малахову приходили на память дни молодости и славы, переполненные трибуны, толпы людей, окружавшие автобус у выхода со стадиона, вспышки магния, овации, статьи в газетах. Все это было лет восемь назад, но казалось сейчас невероятной, сказочной стариной, потому что все это ушло без возврата и не повторится уже никогда.

– Но знаете, что в вас ценили больше всего? – говорил инженер, глядя на Малахова блестящими глазами. – Нет, не реакцию, не хладнокровие ваше и даже не то, что вы отбили как-то два пенальти подряд. А то, что Вася Малахов – простите, что называю вас по-болельщицки, – то, что Вася Малахов не поддался соблазнам. Сколько, помню, было слухов в начале каждого сезона: «Малахов – в московском «Динамо», «Малахов – в Ленинграде»! А потом приезжает в Москву ваша команда, и, смотрим, опять стоит в воротах длинный такой дядя в рыжей фуфайке – Вася Малахов... А тянули небось в Москву?