Андрей Аарх - Дорога

Лето пахло цветущими травами и нагретым на солнце железом. Подставив ветру разгоряченное личико Дашенька болтала ногами, сидя на деревянном краю платформы и глядя на бегущие внизу камушки насыпи. Солнце висевшее высоко в небе начало клонится к закату, и в предвкушении вечерней прохлады заходились трелями жирные степные кузнечики, заглушая мерный перестук колес. Мама прикорнула рядом, привалившись к большому тряпичному тюку и обняв дремлющую старшую Дашенькину сестричку Полиньку, которая в свою очередь обнимала среднюю, Томочку, из чьих объятий Дашенька осторожно высвободилась несколько минут назад

Поезд медленно и настойчиво, как муха по варенью, полз на север, с фырканьем раздвигая пахучий летний воздух, разрезая его тупым ножем копоти, которая оседала на крышах первых вагонов, лицах и пожитках лежавших на них людей, пачкала окна, мешая смотреть счастливчикам едущим внутри. Правда, им было совершенно нечем дышать, а клопы, воши, и прочие всевозможные паразиты пожирали пассажиров как дети праздничный торт, но зато им не грозила возможность упасть во сне с крыши.

Маме с девочками места в вагонах не нашлось, на крышу лезть она побоялась, и долго бежала за словоохотливым полосатым как оса мужичком, подхватившим Дашку на руки, в самый конец перрона, где добавили в последний момент несколько открытых платформ, без никаких удобств, ограждения или крыши, но все-таки представлявших собой реальную возможность двигатся в северо-восточном направлении. Она выдохлась, тюки, связанные между собой и навьюченные на нее как на верблюда — один спереди, другой сзади, подпрыгивали и тяжело оседая больно бились чем-то твердым.

Томочка, вцепившаяся в руку, задыхалась от неожиданного приступа астмы, Полинька бежала рядом, закусив от напряжения губу и волоча огромный неудобный тюк с одеялом, и только Дашка заливисто хохотала и показывала язык, считая это все веселой игрой в догонялки, в которой она выигрывала.

Мама кричала мужику чтоб он ее оставил, но толи мужик попался глухой, толи специально не бросал маленькое не к месту смеющееся тельце, справедливо полагая что тогда эта крупная тетка, с длинной косой закрученной вокруг головы, останется сидеть здесь, на нагретых солнцем шпалах, окруженная девченками, тюками и запахом горячей смолы, и просидит так до прихода немцев.

Он посадил Дашку на первую платформу и крикнув что-то на прощание побежал дальше и они его больше не видели, только Дашке осталась память о его солено-табачном запахе и маленькая монетка с дырочкой посредине, которую он сунул на прощание в ее маленькую розовую ладошку.

На платформе было довольно свободно, весть о ней не разнеслась еще в мечушейся толпе беженцев и мама заняла стратегическое место поближе к середине, разложила тюки, посадила девченок и повалилась сама, закрыв глаза и чувствуя как дерет горло горячее дыхание. Не успела она отдышаться как поезд тронулся и неторопливо набирая ход двинулся прочь, на север, оставляя позади пахнущие морем и рыбой пыльные улицы, и брошенные дома, и бесчисленные количества кошек, потерянно блуждающих по опустевшим дворам.

Поезд набирал ход, не успевшие сесть запрыгивали на ходу, кидали тюки, карабкались сами, а когда не оставалось больше места сидящие на платформе стали кидать эти тюки обратно, отталкивать потные руки охраняя драгоценное пространство, где каждый квадратный сантиметр старого изъеденного водой и ветром дерева внезапно стал ценным и желанным.

Мама обняла девочек, уткнула Дашку лицом в грудь, где та изучала незатейливыи рисунок ткани ненадеванного, еще пахнущего новым, платья и маленький золотой медальенчик, прятавшийся в складке грудей. Дашка сидела тихо, слыша крики и ругань, но не понимая о чем речь и терпеливо дожидаясь когда все стихнет и можно будет попросить маму открыть медальончик, откуда смотрели улыбающиеся лица юной худенькой мамы и молодого усатого папы.

Постепенно неудачники отстали, несколько вялых споров утихли не успев перерасти во что-то более серьезное, на платформе стало потише, все расселись и вскоре принялись за еду, торопясь закончить все дела до наступления сумерек.

Поезд вырвался из бесконечных пригородов и шел теперь вдоль лиманов, слепящих серебристой коркой солнечного света, мимо полустанков и сел с веселыми белеными с синькой хатками и крупными яркими цветами, потом ринулся в степь, бросая длиннуы фиолетовую тень на высокие некошенные сорняки. К аромату цветов и полыни примешался запах вареных вкрутую яиц и картошки, кислого черного хлеба, домашней колбасы, зеленого лука и самогонки, позванивали жестяные кружки с теплой солоноватой водой, кто-то затянул песню но скоро умолк, не встретив поддержки в массах.

Девочки быстро поели, хрустя свежими огурчиками и редиской, впиваясь зубами в жареные домашние пирожки с мясом, приготовленные мамой в дорогу и запивая кислым вишневым компотом из большой военной фляги, купленной по случаю на староконке.

Стемнело. Остыл раскаленно-оранжевый край неба, выглянула дынная корка луны, огромные звезды зажглись и зависли низко над головами, незаметно просыпался мелкий песок Млечного пути и Дашка заснула под мерный перестук колес, подтянув под себя короткие толстые ножки в новых гольфиках, и обняв мамину руку.

Ночь пролетела незаметно. Поезд шел быстро, изредка останавливаясь и пропуская эшелоны с теплушками и такими же платформами как та на которой ехала Дашка, везущие что-то большое накрытое брезентом в противоположном направлении.

Под утро стало неожиданно прохладно, мама достала веселенькое, в цветочках, сшитое из лоскутов одеяло и укрыла девочек и себя, тревожно обнимая их, маленьких, свернувшихся в тесный клубочек, согревая дыханием как большая помятая хохлушка.

Встало солнце и разбуженные его лучами люди начали шевелится, проснулись и девочки, кроме Дашки, которая сладко, не открывая глаз, потянулась и перевернулась на другой бок, предъявив миру заспанную помятую щеку. Ее бережно укрыли одеялом и оставили спать, опять поели, и сели молча смотреть на бегущий мимо однообразно меняющийся пеизаж, степь, лесопосадки, поля, разбросанные хутора и редких коров.

К двенадцати проснулась Дашка, выспавшаяся как никогда, заулыбалась, показывая мелкие молочные зубы, покорно подставила себя под гребень, обрадовалась отсуствию умывания и с восторгом следила за улетающей струйкой когда мама держала ее над краем платформы приговаривая свое обычное «пись-пись-пись».

После очередной еды, служившей единственным развлечением на этом грохочущем, неизвестно куда несущемся островке, мама снова уложила девочек спать, как будто пытаясь дать им выспаться впрок, строго наказав Томочке, вызвавшейся держать младшенькую сестричку, не отпускать непоседу.