Василий Аксенов - Новый сладостный стиль

– Я богат, Сашка, ты даже не представляешь, как я богат! – Он, как всегда, любил плотные соприкосновения мужских тел: то локоть тебе на плечо положит, то привалится пузом, и вовсе не по-гомиковски, просто так, очевидно, ему представлялись традиции Казанского университета – через тумбу-тумбу-раз-школа химии! – Эх, Сашка, так и хочется порой посидеть с тобой на крыше, повколачивать гвозди, пососать потом пива! – Похоже, он считал, что Корбах до сих пор ремонтирует крыши.

На облике Тиха Бури явно сказались влияния всеобщей благотворительницы Ширли Федот. Вместо бандитских нарядов от Гуччи и Версаче он теперь был в стиле country gentleman, даже челюсть немного тряслась. Отдаваясь ему в объятия альбатроса, Александр ожидал из его рта букет аджики, вместо этого получил дуновение хорошей промывки.

– Все рушится, Сашка, – почти трагически зашептал Тих. – Большевистская гадина при последнем издыхании. Тянет за собой в могилу и наш Ленинский комсомол. Скоро все будем в тюрьме. Знаешь, как Розенбаум поет: «А гуси уже летят далеко»? Хочется расправить крылья и вслед за ними! Аллегорически, конечно.

– А как в личном плане? – поинтересовался АЯ и улыбнулся Ширли Федот, внимательно, но с подлинно человеколюбивым очарованием наблюдавшей за ними.

– Посадила на диету! – хохотнул Буревятников и почему-то хлопнул себя по загривку. – А сама не просыхает, с утра уже за «Кликушу».

АЯ сообразил, что имеется в виду «Вдова Клико».

– Ни одному слову обо мне, Саша, прошу, не верьте! – полыхнула всей своей бубновалетовской палитрой женщина эстетики и здравого смысла.

Посреди разброда явился тут и Арам Тер-Айвазян под руку с Нэтали Салливан, секретаршей из конторы Хорнхуфа; быть может, кто-то из читателей еще помнит ее безупречный, то есть незапоминающийся, проход. Сейчас, когда она переступила порог, все электронные приборы обширного номера почему-то зашкалило: в часах стрелки побежали в обратном направлении, картинка в телевизоре остановилась, а Вивальди в проигрывателе стал напоминать Софью Губайдуллину. Арам был еще строже, чем в прежние времена. Он уже подводил итоги изгнания. Годы не прошли даром. Обоснование независимости возникло в диаспоре. Отсюда в Урарту отправлено было немало литературы. Пора и самому собираться. Азербайджан не дремлет. Родине угрожает опасность.

Всю компанию Александр повел в ресторан. Меню тоже было выдержано в русском стиле: салат «Ясная поляна», рыбный меланж «Передвижники», борщ «Мир искусства», солянка «Бродячая собака», расстегаи «Кремлевские», мороженое «Зимний дворец», суфле «Жар-птица», ну и так далее. Пока большая компания поглощала все это добро, Александр Яковлевич перебрасывался репликами с Буревятниковым.

– Тут мне случилось, Тиша, с одной такой Мирель Саламанкой пересечься. Это имя тебе звонит?

– Муза поэзии, – сумрачно припомнил Тихомир.

– И Лубянки, – уточнил АЯ.

– Трахались? – поинтересовался Тихомир.

– Полемизировали, – ответил АЯ.

К их разговору внимательно прислушивался неопознанный гость, человек без лица, если не считать глаз, бровей и всех прочих деталей плюс рудиментарный нос. Вот такой запросто может проломить башку, подумал Саша. Он ответил незнакомцу подбородочным жестом.

– А это кто такой, Тих?

Босс «Рогов и Копыт», явно пребывающий в похмельной мизантропии, пояснил немногословно:

– Завхозов. Партнер.

Подали счет. Не заглядывая, Саша махнул подпись. У Завхозова в тухлых зенках мелькнуло восхищение: вот так и нам надо жить в новой России!

Казалось бы, расходиться пора, но компания не унималась. Русского человека пригласить легко, проводить трудно. Поднялись опять к АЯ опустошать внутренний бар. Вскоре большинство уже валялось на коврах да на диванах. Парочками, а то и группками запирались в спальне и в ванной. Голосили повзводно «Надежды маленький оркестрик», «Не оставляйте стараний, маэстро!». Англоязычные подружки недоуменно прислушивались: посреди нестройного хора слышалось знакомое слово «Моцарт», откуда оно?

– Бутлеров, ты не возражаешь, если я останусь с Корбахом? – спросила Двойра.

Хозяин блестящего суаре начал подвывать:

– Не надо, Двойра, я ведь уже не тот.

Кто-то все-таки подсунул гитару. Ну-ка, Саша, тряхни стариной! Он вдруг, неожиданно для самого себя, запел «Старуху Фидель», то есть почти парафразу к когда-то нашумевшей «Старухе Изергиль». Восторга новое сочинение не вызвало. Среди снисходительных взглядов прошелестела фразочка: «Выдохся на чужбине». АЯ покатился по ковру и докатился до Завхозова.

– Каким способом собирались меня ликвидировать, товарищ Завхозов?

– Олег, – поправил его безликий.

– Так каким способом, Олег?

– Обсуждались разные варианты, – припоминал Завхозов. – Яд. Мазь. Радиоактивное излучение. Направленный взрыв. Ну…

АЯ заглядывал в советское лицо, иногда клал подбородок на плечо палача. Тот сидел на ковре, обхватив руками колени. Двадцатипятитысячные часы «Картье» украшали запястье, скупо и трогательно покрытое славянским ковылем.

– Да я что, Саша? – Он пожал плечами. – От меня не так много и зависело. Но вообще-то я за традиционные методы.

– Утюгом по башке, да? – пытливо вглядывался Корбах.

Ковыльные бровки поднялись: дескать, вот так догадка! Мне нравится твое чувство юмора, Саша.

Тут Тих подсел, держа в ладонях три стаканчика с крепкой смесью.

– Ну-ка, хлопцы, аллюром! Три снаряда по товарищам! – Он явно повеселел: успел поднабраться, пока Ширли любезничала с Тесфалидетом в глубинах президентского апартамента под витающим в полумраке портретом Александра Блока.

Зазвонил телефон. Кто-то перекинул АЯ бесшнурную трубку. Звонил Стенли Корбах.

– Саша, я тебя по всему миру ищу! Через десять минут включай CNN! Берлинская стена рухнула!

– Хорошие новости для Завхозова! – крикнул Саша и пальцем ткнул сначала в электронную женщину Нэтали Салливан: дескать, оттащите и включайте!

Оказалось, что Стенли как раз там, на месте. Только что привез на «Галакси» Ростроповича с виолончелью. Слава уже пилит. Стена падает. Кусками. Народ лезет в дырки с Востока и с Запада.

Фонтаны «Советского Шампанского»! История свершается! Отель «Bel Age» сотрясался, как будто вдоль калифорнийского брега прошла новая дрожь, что, впрочем, не исключалось. «Надежды маленький оркестрик» гремел, как гигантский хор Советской Армии.

Только к утру компания стала разбредаться. Саша смотрел, как они тянулись через паркинг-лот к своим машинам; феллиниевская процессия. В центре паркинга девушки-молодушки и девушки-старушки повели хоровод. Из подстриженного кустарника выбрались и уставились на танцующих три игуаны, четыре енота и пять койотов. Вся живая природа, кажись, понимала серьезность пришедших перемен.