Макс Нарышкин - Privatизерша

— Ну, как дела? — поинтересовался Артур у писателя.

— Условия издательства меня устроили.

— Вот и замечательно.

Аэробус с супругами Чуевыми на борту поднялся в небо Флориды с аэропорта Майами следующим утром.

Накануне Арт, Рита, Вад и Эл провели замечательный вечер на берегу Атлантического океана.

Волны лизали пустынный пляж и стволы пальм. Пальмы от этих прикосновений шевелили листьями и что-то шептали. Рита сидела на песке рядом с Артом и крепко сжимала в руке его ладонь. Ей очень хотелось говорить с ним, но она не могла. И не только потому, что в десятке метров от них сидел Эл, вдохновленный договором с издательством и не устающий говорить об этом Большому Ваду. Тот пил пиво из бутылок, молчал и смотрел туда же, куда был устремлен взгляд Арта — в узкую серую линию между красной водой и черным, уходящим вверх и превращающимся в голубое, небом. Где-то там, в неподдающемся логике сочетании несовместимых цветов, таилась истина.

Рита сжимала дорогую ей руку и думала о том, что не все еще испытано. Не все понято…

— Арт, как ты устроишь дело с этим козлом на таможне? — спросила она в самолете.

— Через Мигунова.

— Через внешнюю разведку?.. Ты оборзел?

— Он уже три раза говорил мне, что его маме нужен автомобиль. Как ты думаешь, „Фольксваген Туарег“ будет выглядеть подходящим подарком?

— Бабушка на „Туареге“? — ужаснулась Рита.

— Господи, какая ты глупая… Зачем Мигуновской старушке машина? Через четыре месяца он вернется в Россию, как раз к маме.

— Как же он выживает в разведке, если даже ты знаешь, где он и кто он?

— Вот так и выживает, сволочь, — с какой-то злобной завистью выдохнул Арт. — Чему ты удивляешься? — посмотрел он вдруг на Риту. — Мы в их делах разбираемся так же хорошо, как и они в наших…

Никто не понимал, почему они не уезжают из Марьина. Квартира старухи уже давно была превращена в апартаменты класса люкс по примеру лондонского Челси. Серое убогое здание постройки сорокового года — года-мгновения между всеобщим ликованием и зверским террором и началом объединения страны на войну с врагом — это время вписалось в каменное изваяние, куда была переселена изгнанная с Мясницкой бабка. Она выжила лишь благодаря тому, что сумела уничтожить доказательства своей причастности к семье. К детям своим, родителям и братьям. Во времена великой инквизиции конца тридцатых ей удалось убедить следователя, что она всего лишь приживалка, нанятая на работу кухарка. К статье „58“ родственникам старухи прилепили еще и тунеядство (дворянский род, как принято теперь говорить — категория А, высший свет, — этот род и не подозревал, что должен работать как-то иначе, кроме как офицерствовать, инженерить и состоять в советниках при царе), а приживалку, сдавшую всех и подписавшую все, переселили из их родового гнезда, с Мясницкой, в Марьино. Вскоре умерли все соседи, и бравая девушка обзавелась знакомым в Московском горкоме партии. Женатый партийный руководитель изредка заскакивал к подружке, но остаться насовсем не мог. Во-первых, он был членом партии, во-вторых, горячо любил свою семью и двоих детей. Но зато бабку (тогда совершенную в красоте девушку) не уплотняли, не репрессировали и вообще старались не тревожить.

Обо всем этом за несколько месяцев до кончины старуха рассказала Рите. Прошли годы. Но ни Рита, ни Арт ни разу не обсудили тему переезда. В этой квартире их никто не трогал. По многометровой площади преставившейся старухи летал какой-то ангел, не то белый, не то черный. Привыкший охранять всех, кто здесь живет, он исполнял свои обязанности и теперь.

Здесь впервые Арт полюбил Риту. Здесь она впервые испытала суетливое блаженство от близости с мужчиной. Здесь все для них было впервые. Они не говорили об этом, но оба понимали: уехать отсюда означает изменить прошлое. И кто знает, не вызовет ли это простое обоснованное решение — перебраться куда-нибудь на Рублевку или Кутузовский — решение обыденное, похожее на колебание крыльев мотылька, — не повлечет ли оно разрушительных последствий, губительных для них. Представители того первого класса бизнесменов, что пережили немало потрясений и чья жизнь подчас не вписывалась в рамки логических обоснований, они помимо бога, таясь своими мыслями, верили и в непредсказуемость. Жизнь в этой стране приучила к неожиданностям, неожиданности редко являются следствием случайных ошибок. Ход истории запрограммирован, допустимы лишь небольшие сбои. С каждым из людей случается то же, что и с миллионами похожих на него. Разница лишь в том, что от реакции каждого зависит, как в будущем разовьется его настоящее.

Кто бы знал, что на пост вице-премьера невероятной по размерам страны будет назначен директор завода стеклотары? Случайность? Нет, это было предсказуемо. В 1917 году. Вера в приметы и суеверия — ничьи привычки, существующие сами по себе, — они постепенно сблизились со всеми теми, кто во времена Великой Революции начала 90-х изменил свое будущее.

Уехать из Марьина… Арт думал об этом, думал не раз, и знал, что идея эта не обходит стороной и Риту. Каждый должен жить рядом с себе подобными. Это не кураж, это обоснованная необходимость. Но Арт, помимо воспоминаний о первой близости с любимой женщиной, имевших прямое отношение к квартире в Марьине, боялся изменить судьбу. Кто знает, не вызовет ли это тихое, неприметное действо легкое потрясение пространственно-временного континуума. Он вздрогнет, почувствовав сбой в программе. И сбросит ртутный столбик прожитой жизни на ноль. И тогда Арт и Рита будут жить, а где-то рядом, в другом измерении, будут жить они же, но только более счастливо или, напротив, куда хуже. Заглядывать в параллельно двигающуюся настоящую жизнь Арт не хотел. Позавидовать — означало разочароваться в жизни здесь, а сочувствие худшему неминуемо привело бы к желанию помочь себе там. В обоих случаях это бытие претерпело бы изменения, а как раз этого Арт не хотел с той же силой, с какой хотел увидеть в окне родильного дома конверт, перевязанный синей лентой.

Но ночами он часто лежал и думал о том, что было бы, если бы они все-таки переехали и встряхнули градусник времени. Совсем рядом, может быть, в метре от него, может, в километре, жил бы Артур Чуев с Ритой, по утрам те отводили бы сына в детский сад, а вечером, собравшись дома, играли бы с сыном. Рита не переспала бы с тем парнем, ее не лишили бы детородной функции, а тот Артур не имел бы нужды участвовать в малоприятных операциях по спасению своего будущего. Те двое просто бы жили, любили ребенка, и любовь этих троих уводила от всех невзгод. Этот Арт заходил бы к тому Арту, и тот, возможно, позволял бы играть со своим — его, малышом…