Макс Нарышкин - Downшифтер

Я готов был поклясться, что нет.

— Эти глаза полны веры и чистоты. Силы и уверенности, — говорил он, и я почему-то забыл о намерении выйти вон, хотя только что собирался это сделать. — Зверь, он рядом. Он следует по пятам каждого, да только не каждый знает об этом или, зная, полагает, что Зверь отстанет. Но Зверь не отстает. Он дожидается того мгновения, когда сила веры в бога в вас становится ничтожной, когда вы начинаете захлебываться в алчности или блуде, гневе или гордыне… и в этот момент он появляется перед вами, предлагая условия, не принять которые для вас равносильно смерти. Борьба Бога и Зверя за душу человека происходит каждое мгновение, внутри каждого человека…

Для меня все сказанное было дико, но я продолжал слушать. Причиной тому было нежелание расставаться с Лидой.

— Посмотрите вокруг, Артур Иванович! Распахните свои глаза и вспомните о Всаднике на Коне Белом! Этот вопрос Лидия задавала вам дважды, и дважды же не дождалась на него ответа. Чья-то рука уже лежит на первой печати! Кто-то уже создал для этого все условия!.. Власть гибнет, рушится, гниет, даже не задумываясь о том, что это дело рук и помыслов Зверя, прокравшегося в души многих и одурманившего их.

Помолчав, священник поднял на меня глаза, заговорил тише:

— Я дал вам вчера возможность увидеть то, что произойдет очень скоро. В сущности, это уже происходит. Вы видели это в страшной болезни: бушующий пожар, разрушение, безумие людей, порок, овладевший ими… Я объясню вам это доходчиво, как только может объяснить понимающий священник не доверяющему всецело церкви, но крещеному прихожанину. Когда у вас слабое зрение, врач выписывает вам очки. Надев их, вы начинаете различать все цвета красок, правильно понимать происходящее рядом и делать правильные же выводы. Без очков же вы слепы, как крот, и доверяете только тому, что вам всовывают в руку. Вам втиснут десять рублей, сказав, что сто, и вы будете в это верить до тех пор, пока обман не выяснится при особо неудобных для вас обстоятельствах. Например, в магазине. Но искать того, кто вас обманул, уже поздно. Позавчера, заставив вас против своей воли принять яд, я надел вам очки, сквозь призму которых вы увидели то, что происходит на самом деле. Вчера, опять же против вашей воли влив вам в рот противоядие, я эти очки снял. Но я свидетельствую об этом перед вами и дочерью своей. И готов свидетельствовать перед кем угодно. Разница между мною и лжецами, о которых я веду речь, лишь в том, что я делаю это из благих намерений, они же никогда в этом не сознаются, потому как в этом погибель их и крах.

— Вы не перебираете в своей проповеди, отец Александр? — с сомнением проговорил я, чувствуя между тем непоколебимую логику.

— Перебираю? — задумчиво отозвался священник. — Давайте просчитаем шансы мои и шансы ваши, сомневающегося… зачем вы сюда приехали?

Я замер.

— Вы потеряли веру в то, чем занимались в Москве. Жизнь следовала за вами по пятам, не давая возможности ни на мгновение остаться одному. Вы перестали думать. Вы прекратили читать. Вы превратились в существо одержимое, и целью всей вашей жизни стало накопление. Разве не так?

— Кто вам сказал? — глухо спросил я, точно зная кто.

— Вы правы — Евдокия, — не думая делать из этого тайны, ответил священник. — Скажите мне, чем вы занимались до приезда сюда?

— Я работал.

— На кого?

Моя рука, лежавшая на подлокотнике, дрогнула и сползла с него…

— Я задал сложный вопрос?

— Вы задали… странный вопрос.

— Не может быть. — Отец Александр поднялся из кресла и подошел к окну. — Спросите меня, на кого работаю я, и я, ничуть не сомневаясь, отвечу вам: на вас. Чем же сложен мой вопрос? Но я поставлю его иначе. Что именно вы делали?

— Я торговал смесями, — щелкнув суставом, не так уж уверенно, как минуту назад, выдавил я. — Сухие каши — клубничные, банановые… Люди их покупали и употребляли в пищу. Так что вам нечем меня упрекнуть.

— Неужели? — Священник приблизился и склонился над моей головой: — Тогда ответьте: видели ли вы хотя бы одну старушку, кушавшую вашу кашу? Или знаете хотя бы одну мать, приготовлявшую вашу кашу в пищу своему ребенку? И напоследок такой вопрос: как русский народ все это время обходился без ваших каш?

Я почувствовал, как по лицу моему пробежала судорога, но я точно знал — это не остаточные явления мухоморных возлияний.

— Торгует весь мир. Я не крал и не грабил. Я торговал и был полезен компании, я руководил ею… Торговать Христос не запрещал…

— И голос скажет Всаднику на Вороном Коне: «Хиникс пшеницы за динарий, три хиникса ячменя за динарий, елея же и вина не выдавать…» — произнес он, совсем уже приблизившись губами к моему уху. — Это? Я знаю, вы читали Апокалипсис…

— Вы мне можете объяснить, что происходит? — прохрипел я. И до этого разговора я был осведомлен, что слуги церкви имеют над людьми невиданную власть, но убеждаться в этом воочию и на себе мне приходилось впервые. Передо мной ставились факты, противоречить которым означало противоречить естеству. — Я вам не верю… — тусклым голосом добавил я, прекрасно понимая, что лгу.

— Вы можете счесть меня сумасшедшим, ваше право. Вы можете подняться сейчас и уйти. Вы совершенно здоровы, и отрава более не имеет над вами силы. Но я все-таки прошу вас задержаться еще на несколько минут, поскольку я не сказал вам главного.

Не знаю зачем, но я увел глаза в сторону и с надеждой, что тут все настоящее, посмотрел на Троеручицу в серебряной цаце.

— Хорошо, я останусь, чтобы дослушать вас. Но предупреждаю: наш разговор мне интересен исключительно по причине вашего таланта рассказчика.

— Пусть так! — лихорадочно вздохнув, словно с него свалился гнет, воскликнул отец Александр. — Пусть так… Вы помните Апокалипсис, и я безмерно счастлив этому. Значит, мне не нужно говорить вам то, от чего невежа сочтет сумасшедшим не пророка, а меня. Вы помните, что происходит, согласно Писанию, когда Христос снимает четвертую печать?

— Агнец снимает печать и вылетает Конь Бледный, — повторил я давно когда-то заученную истину. — Всаднику на нем имя Смерть. Ад следует за ним, и дана ему власть над четвертою частью земли умерщвлять мечом и голодом, мором и зверями земными.

Проговорив, я потяжелел еще больше. И это уже когда-то… было. Еще ближе по времени, если начать ворошить учебник истории…

Я знал все это, но, убежденный просьбой священника, молчал и слушал. Я смотрел в его глаза, и воображение рисовало мне страшные картины, происходившие в них в тот момент, когда отец Александр рассказывал и о четырех ангелах ветров, вставших по краю земли, чтобы удерживать до поры гнев божий, и о вскрытии седьмой печати, когда вместо окончательной развязки на небе наступает безмолвие…