Алексей Колышевский - Секта. Роман на запретную тему

Но в любом, даже самом продуманном плане всегда есть место для случайной нелепости, и нелепость такая произошла в самый ответственный момент. Тот, кто должен был устранить Андрея Лемешева, был перехвачен людьми Пэм, допрошен с применением развязывающей любой язык «сыворотки правды», после чего исчез, и никто никогда не видел даже останков неудачливого убийцы. Американцы выполнили то, что должен был выполнить человек Сеченова, и довели дело до конца, завладев подлинником тетради Авеля. Казалось бы – вот оно! – остается лишь расшифровать текст, а это не Нострадамус, наш монах писал, что видел, без малейших иносказаний и эвфемизмов. После расшифровки передать текст в распоряжение Сушко и запустить в действие план ликвидации указанного в пророчестве будущего спасителя России. Казалось бы, все очень просто. Однако верный пес не получил ничего.

У американцев был свой собственный план, и Сушко отнюдь не играл в нем главную роль. В ЦРУ умеют придумывать многоходовки, действие которых порой бывает растянуто на долгие годы. Почему? Потому что в этой организации прекрасно знают: История, как и всякая женщина, время от времени беременеет. Плод, ею вынашиваемый, – это Событие, с рождением которого начинается новая эпоха. Помочь ей разрешиться от бремени приходится порой самым непредсказуемым образом, и всегда есть акушер, человек – историческая личность, которая должна принять этот плод. По мнению американцев, сын украинского карателя на роль акушера не подходил. У них на примете был кто-то другой. Кто-то, о ком они еще не знали. Кто-то, кто должен сыграть свою роль, и он ее обязательно сыграет. Скоро.

…Игорь очнулся только на пятый день после операции. Он медленно открыл глаза, ощутив ресницами шероховатость бинтов, туго стянувших лицо. Пошевелил губами: все те же бинты. Лицо даже по ощущениям не свое: нос какой-то большой, подбородок стал крупнее…

– Пэм?

– Да, милый. – Ее рука, холодная, как талая вода, и слова, теплые и волнующие.

– Почему у тебя холодные руки?

– Я волновалась, Эгер. Я и сейчас очень волнуюсь.

– Да брось ты. Что со мной могло случиться? Или тебя волнует другое?

– Я хочу посмотреть на тебя… нового.

Пришел врач, зевнул, взял в руку хирургические ножницы, разрезал слой бинтов вначале справа, затем слева:

– Готовы? Предупреждаю, что зрелище тяжелое, можно заработать нервное расстройство. Сразу прошу не пугаться, на лице послеоперационный отек – он пройдет через неделю. Ну как? Вы готовы, мисс?…

– Миссис, – у Пэм задергалось левое веко, – впрочем, это не важно. Готова, меня сложно напугать, мистер эскулап.

– Раз, два, три, – хирург осторожно поднял марлевый квадрат над новым лицом Лемешева, тот открыл глаза и мгновенно зажмурился:

– Черт! Как режет глаза! Дайте зеркало, погляжу, во что я превратился.

– Эгер, я попросила не давать тебе зеркала. Все в порядке, но лучше тебе не видеть себя сейчас. Давай подождем неделю.

Пэм сказала это, закрыв глаза. В голосе ее стояли слезы, она совсем по-бабьи прикрыла рот ладонью. Впервые в жизни она готова была разреветься, как последняя дура. Вернее, как последняя влюбленная дура, а это совсем иной сорт дурости. Он желанен и естествен. Игорь попытался улыбнуться, но из этого мало что вышло: отек лица сильно ограничивал мимику:

– Я люблю тебя.

– И я. Я тоже люблю тебя! Я никогда никому не говорила этого!

Игорь обратился к хирургу:

– Дружище, забинтуй меня обратно. На неделю. Чтобы не было соблазна посмотреть.

…Пластическую операцию сделали в военном госпитале академии Вест-Пойнт. Потрудиться пришлось основательно: хирург семнадцать часов не отходил от стола и, что называется, «придумывал на ходу». От первоначального эскиза пришлось отказаться: строение славянского лица диктовало свои условия, но в конце концов все получилось. Спустя неделю Игорь увидел себя и рассмеялся так, что Пэм испугалась за его рассудок. Подумала, не началась ли у него истерика. От прежнего Лемешева не осталось ничего. Вернее, даже так: вообще ничего. Совсем другой человек, лет на пять старше, и лицо какое-то… Одним словом, из русака Лемешева сделали ни то ни се. Нос какой-то длинный, острый, словно у Николая Васильевича Гоголя. Скулы почти отсутствуют. Уголки глаз по-собачьи опущены книзу, как у Сильвестра Сталлоне. Губы узкие, а подбородок очень тяжелый, волевой, словно знаменитая челюсть Щелкунчика. Одним словом, прощай, Игорь Лемешев, прощай навсегда. Сто к одному, что мать родная, будь она жива, и та не узнала бы. Но мать умерла, а вот Сеченов жил и здравствовал. Из-за него и пришлось сделать пластическую операцию, ведь генерал Петя был хитер, как старый пегий лис, и поверил бы в смерть Игоря, лишь увидев тело и дождавшись экспертизы ДНК. Тот уголек, который он увидел на фотографии в итальянской газете, генерала не впечатлил: слишком бездоказательно и более чем подозрительно.

Пэм смогла убедить Игоря лечь под нож почти сразу:

– Неужели ты хочешь, чтобы изверг, убивший твоего отца, сделал то же самое с тобой? Подумай над тем, есть ли у него хоть одна причина, чтобы оставить тебя в живых?

Игорь попытался ей возразить:

– Нет никаких доказательств участия Сеченова в этом деле. Почему ты так в этом уверена? Знаешь, иногда мне кажется, что отец погиб не без твоего участия, – заметив, как исказилось лицо Пэм, он схватил ее за руку и притянул к себе, – я имею в виду косвенного участия. Ведь вы следили за ним?

– Заткнись! Как ты можешь говорить мне такое? – она вырвала свою руку и сделалась похожей на очень злую, оскалившую клыки волчицу. – Я лишь хотела помочь! Я спасла тебя от смерти, неужели ты не понимаешь, что не было иного выхода?!

Игорю очень хотелось сказать: «Не знаю… Откуда в таком случае тетрадь? Отец говорил, вернее, намекал, что эта тетрадь где-то спрятана. Это ведь наше семейное достояние. Слишком длинная история, я не стану ее рассказывать подробно, но по всему выходит, что тетрадь могла быть только у него! Ты думаешь, я поверил, что она появилась из воздуха?!» – но, конечно, Игорь промолчал.

Пэм лишь развела руками, мол, «что с тебя взять, Фома неверующий»:

– Тебе придется поверить. Неужели два года практики ни в чем не убедили тебя? Ты неискренен со мною, Эгер, и мне очень обидно. Когда наконец ты поймешь, что все это, все, что было сделано, – лишь потому, что я люблю тебя?! Да, я работаю в ЦРУ. Да, я сделала многое, о чем теперь сожалею. Да, я не люблю твою страну, мне ее любить не за что. Если хочешь – это моя работа! Но я всегда была искренна с тобой, и когда я говорю, что твоего отца убил Сеченов, то ты должен мне верить, – она перешла на крик, – тебя убьют! Неужели это непонятно, мать твою! Ты двигаешь людей как пешки, ты почти владеешь жизнями, и ты не веришь в то, что там, в алтаре, сам Люцифер явил тебе свою благодать! Направил по истинному пути! Указал тебе цель! О чем мне говорить с тобой?! Ты дерьмо! Ты большевик и нигилист!