Эдуард Тополь - Новая Россия в постели

Я не знаю что потом происходило в сауне, я была на кухне. Ко мне пришла моя подруга Наташа, единственная, с которой Мартин еще не спал, и мы с ней просто поговорили от души о том, что меня снедало. Потом все вышли из сауны огромной толпой. Было очень поздно. Не было ни автобусов, ни метро, это было в три или в четыре утра. Все стали ловить такси, а мы с Наташей ушли вперед. Светало, было раннее утро. Я оборачивалась с глазами, как у раненого быка, и видела, что он идет под ручку с этой Никой. Меня от этого колотило, как ненормальную. Я не ревела, я была в ярости. Я шла и громко говорила Наташе, что я ненавижу Савельева, потому что он подкладывает своим друзьям этих чертовых аспиранток. Зачем ему это надо и чего ему не хватает? Все в таком духе. Это продолжалось всю дорогу, я была в состоянии аффекта. Впервые в жизни я лишилась своей мудрости, терпения и так ярко, при всех, сжигала себя. И тут Зарема подкладывает мне вторую свинью. Она рассказывает Савельеву, что я матерю его на весь Мичуринский проспект. А дорога-то длинная, мы шли по ней, заворачивая к трамвайному кругу и надеясь поймать первый трамвай. Мартин все шел за ручку с Никой. И тут меня догоняет Савельев. Хватает за плечи и разворачивает к себе. И я вижу, что он тоже в ярости. Он на меня: что ты несешь? как ты смеешь? Я на него: «Знаешь, Павел, пошел ты к черту! Плевала я на твою аспирантуру и на твоих аспиранток!» И толкаю его в живот. Но он сильный, он меня не отпускает. Я его отталкиваю, я вырываюсь, мы с ним практически деремся. И он видит, что я просто в невменяемом состоянии, он говорит: успокойся. А я не могу. Тут подбегает Илюша и говорит: только не деритесь! А я уже не способна остановиться, у меня истерика, сопли и слезы. И тогда Савельев сделал то, что я когда-то сделала с маленьким «эпилептиком», сыном хозяина сауны. Он меня прижал к себе крепко-крепко. Я еще, как маленький ребенок, колошматила его в живот кулаками, пытаясь вырваться. Но поняла, что это уже смешно. И выдохлась. А он впервые визуально увидел, что мне плохо. Никогда это раньше так явно не проявлялось. Он говорит: «Все, успокойся. Давай разберемся. На самом деле я эту Нику держал для себя. Она мне безумно нравится. И вдруг я вижу, что Мартин, как десантник, прыгает к ней в бассейн и начинает ее охаживать. Я, конечно, со своим животом не могу с ним сравниться. А Ника на него клюет. Ты понимаешь, как мне обидно? Я ее в Архангельске нашел, я ее в Москву вытащил, она для меня свет в окошке, а он таким наглым образом просто выдрал ее у меня из зубов! А ты говоришь, что я ее подкладываю!»

И вот мы стоим вдвоем и ревем. Потому что мы с ним одинаковы и оба оказались в дерьме.

Но это еще не был конец. Я пришла домой и легла спать. Я была как в тумане, руки какие-то ватные и все тело разбито, как отбивная. Это физиология, потому что после стресса человек размякает. Потом явился Мартин, стал что-то рассказывать, а я пыталась ему объяснить, как он меня обидел. Он сказал: да что ты! Да ты там лучше всех! Просто бывают такие моменты… И как-то он меня в ту ночь успокоил, и мы опять занимались любовью, но утром у меня не было ощущения, что все прошло. Казалось бы — подумаешь, Мартин в очередной раз кого-то трахнул, что ж такого? Все равно мы с ним женимся через полгода. Но он убежал на работу, а я осталась наедине со всем тем, что было вчера. И — с телефоном. Который, конечно, включился в десять утра и звонил весь день. Потому что всем нужно было выразить мне свое сочувствие и подлить масла в огонь. Какой Мартин негодяй, как это было, Ника моих подметок не стоит, Савельев меня надул, они с Заремой уже давно Мартину эту Нику подкладывают. И так далее. Но постепенно из массы деталей стала вырисовываться некоторая картина. Оказывается, они сношались в бассейне, пока я пила на кухне какой-то дурацкий пунш. Второе: Ника меня ругала за мою грубость, а он с ней шел то под ручку, то за ручку и переубеждал ее, говорил, что я хорошая. То есть он не бросил ее и не сказал: «Заткнись, такая-сякая», и не побежал за мной.

Короче, меня старательно подкачали телефонными звонками, и я сделала вторую большую ошибку — я устроила скандал. Нормальный, советский. Мартин пришел с работы. Вместо привычно роскошного ужина он увидел зареванное лицо, старый халат и изможденное состояние души на диване. Это даже не было телом. Я была готова идти далеко. Я исстрадалась за день от телефонных разговоров. Мне нужна была правда и только правда. Или какое-то гениальное решение, чтобы меня успокоить. Хотя если чайник взорвался, там уже не до того, какая была в нем заварка. А этот чайник взорвался. Мартин зашел. Тишина. А ему очень важно, чтобы все было привычно, корректно, стабильно. «Алена, что с тобой?» В ответ — нормальный советский скандал: было или не было? Он: было. Тут меня еще сильней понесло. У него белеют глаза, потому что он меня такой ни разу не видел. Такие эмоции для него новы и непосильны для его скромного американского темперамента. А меня несет. И почему? Потом я разобралась: у меня же было ощущение, что он никуда от меня не денется. Я говорю: знаешь что, либо ты сейчас едешь к Савельевым и с ними объясняешься, или я ухожу. Выбирай между мной и Савельевым. Это была моя вторая роковая ошибка. Потому что он не может выбирать вообще. По характеру своему. И он говорит: я не могу этого сделать. Я говорю: «Ах, ты не можешь? Тогда я ухожу!». Я поднялась. Это была чистейшей воды манипуляция, но я могла ее выиграть, могла! А я ее проиграла! Я поднимаюсь и начинаю собирать свои вещи. И Мартин плачет в третий раз: «Я не представляю своей жизни без тебя, прости, если можешь, я буду безупречен, я буду бережлив к твоим чувствам, только не уходи, пожалуйста!!!».

И тут я делаю третью роковую ошибку. Мне нужно было уйти! Если бы в тот момент я не поддалась своим чувствам, если бы пошла на поводу у пакостности своего характера, если я бы ушла, я бы сейчас Мартина тепленького держала в руках. Это была как раз та ситуация, когда кто не рискует, тот не пьет шампанское. В тот момент его чувства ко мне были на пике, он не делся бы от меня никуда! А я, как идиотка, разревелась и мы с ним обнялись. «Куда же я уйду от тебя, любимого?» Эта ошибка была последней и решающей в моем провале. Все остальное пошло по накатанному пути. Я, правда, уже не отслеживала, как это ухудшалось. А это ухудшалось потому, что я требовала: раз я с тобой осталась, пойди и разберись с Савельевыми, скажи Зареме, что она стерва и интриганка. То есть я оставалась совковой мегерой, чванливой и капризной, и ему все меньше и меньше хотелось это терпеть. Потому что если русские мужчины прощают скандалы, он не забывал ни одного. Он их заносил в свою память, как счета за свет или за квартиру. От первого моего взбрыка до последнего. При этом он ни разу не выговаривал мне. Никогда. Он внимательно и очень понимающе меня слушал. Что еще лишний раз подчеркивало мою гадостность, мою наглость. А я все равно никак не могла врубиться, что нельзя требовать ничего. Других я учила почти по Булгакову: никогда ничего не просите у мужчины и тем паче не требуйте, сами придут и сами все дадут! А тут я требовала. Я требовала, чтобы он разобрался с Заремой, я не могла успокоиться. Он говорил: «Дорогая, я не могу этого сделать». — «Как это ты не можешь? Ах так? Выбирай!» Так продолжалось несколько месяцев, а кончилось тем, что он сказал: «Знаешь, я сегодня иду в гости к Савельевым». «В гости!» Это был щелчок по носу. А потом второй, пятый, десятый. А потом он ушел к ним в гости и ночевать не пришел.