Виктория Токарева - Глубокие родственники

С Невы дул осенний ветер.

Один и Другой стояли возле Лебяжьей канавки, как в своё время Пушкин с Мицкевичем, и смотрели вдаль.

Человек — часть природы, поэтому связан с ней и зависит от неё. Один и Другой стояли и зависели от осени, от ветра, от низких облаков. Тянуло на откровенность.

— Ирка сильнее меня, — говорил Один. — Она в полтора раза больше моего зарабатывает. Это меня унижает. Понимаешь?

— Понимаю, — согласился Другой.

— Во-вторых, у неё свободное расписание, и я никогда не знаю, где она бывает и что делает. Я хожу в прачечную, выбиваю ковры, купаю в ванне ребёнка. Вот уже десять лет она хочет сделать из меня бабу, а я мужик. И она мужик. А женщины в доме нет. И когда я думаю, что нам придётся так мучиться ещё двадцать — тридцать лет, я падаю духом и мне не хочется жить.

По Неве прошёл речной трамвайчик. Озябшие, нахохлившиеся пассажиры, втянув головы в плечи, стояли на палубе и, казалось, совершали воскресную прогулку комуто назло.

— А с Верой — я бог! Когда она слышит, как я чихаю, у неё на глазах слезы от умиления. А когда она смотрит, как я ем, она смеётся и говорит, что я широко кусаю. А раньше я никогда не думал о том, как чихаю, как кусаю. Я никогда не думал, что это может быть нужно ещё кому-то, кроме меня. Понимаешь?

— Понимаю, — сказал Другой. Он тоже всегда думал, что жуёт и чихает исключительно для себя.

— В этой новой создавшейся ситуации я бы не хотел ставить в двойственное положение себя, и Ирку, и мою новую любовь, — продолжал Один, вдохновлённый пониманием друга. — Это будет унизительно для всех троих. Я решил объявить Ирке, что я от неё ухожу. Разговор может быть тяжёлый, поэтому будет лучше, если ты пойдёшь со мной.

— Куда? — уточнил Другой.

— Ко мне.

— А зачем?

— Я же только что сказал: я хочу объявить своей жене, что я от неё ухожу.

— Если ты хочешь объявить своей жене, что ты от неё уходишь, то надо идти не к тебе, а ко мне.

— Почему? — не понял Один.

— Потому что сегодня утром твоя жена ушла от тебя ко мне. Теперь она моя жена.

По Лебяжьей канавке плавали чайки. Они были крупные, как утки, и не белые, а рябые. Один никогда не видел прежде таких чаек, — должно быть, они перелетели с Финского залива на Неву, а с Невы перебрались на Лебяжью канавку.

Один смотрел на чаек и приспосабливал новую информацию к своей нервной системе.

— А почему я об этом ничего не знал? — спросил он после молчания.

— Я специально вызвал тебя, чтобы сказать. Сейчас ты уже все знаешь.

— А почему ты сразу не сказал?

— Я хотел, но ты все время сам говорил. Мне некуда было слово вставить.

— Хорош друг, — брезгливо сказал Один. — А я тебе верил.

— Я перед тобой безупречен, — заявил Другой. — Я давно любил Ирку, но моя любовь ни в чем не выражалась. Она даже не подозревала, что я её люблю.

— А что ты в ней нашёл? — заинтересовался Один.

— Она очень красивая.

— Кто? Ирка?

— У неё на лице выражение наивной доверчивости, и она постоянно задаёт глупые вопросы.

— Да? — раздумчиво спросил Один, как бы припоминая свою жену. — Ты не ошибаешься?

— Нет. Я почти убеждён.

— Странно… А почему она ушла? Что она говорит?

— То же, что и ты.

— Ну, все-таки… — выпытывал Один.

— Она говорит, что хочет быть женщиной, а вынуждена быть мужиком. У неё свободное расписание. Ты ей ничего не запрещаешь. И эта свобода — уже не свобода, а одиночество. И когда она думает, что надо так жить ещё двадцать — тридцать лет, то она падает духом, и ей хочется лечь и заснуть на этот период летаргическим сном.

— Какая низость!

— Что именно?

— Говорить так о собственном муже.

— Она же не всем это говорит. Только мне.

С Лебяжьей канавки был виден Инженерный замок, в котором когда-то убили Павла Первого. Сбоку раскинулся Летний сад со статуями. Громыхал пузатый трамвай, который за глаза зовут «американка».

И казалось, что и трамвай, и сад, и замок были глубоко равнодушны к индивидуальной судьбе отдельного человека и имели выражение: ну и что?

Тебе плохо. Ну и что?

— Пойдём! — сказал Один, и друзья-соперники зашагали широким шагом в сторону реки Фонтанки, которая во времени Петра звалась «Безымянный Ерик».

Ирка сидела в кресле, закутав ноги в плед, и читала книгу Андре Моруа «Литературные портреты».

Когда вошли Один и Другой, она положила в книгу закладочку, чтобы потом легче найти нужную страницу.

— Ты что расселась, как у себя дома? — недовольно спросил Один.

— А я у себя дома, — сказала Ирка. — Теперь это мой дом. Другой — мой муж. А ты — наш друг.

— Я прошу тебя объяснить своё поведение! — потребовал Один.

— Разве Другой тебе ничего не сказал?

— Другой — посторонний человек. Мне не о чем с ним говорить. А ты — моя жена. Я у тебя спрашиваю.

— Если коротко, то я люблю Другого, — сказала Ирка.

— В этом все дело.

— Глупости! — сказал Один. — Ты не любишь Другого. Ты в него влюблена, а любишь ты меня.

— Я тебя ненавижу! — призналась Ирка. — Ты мне надоел до ноздрей.

— Да, ты меня ненавидишь, — согласился Один. — Но ты все равно меня любишь. Мы прожили с тобой двенадцать лет, от молодости до зрелости. У нас с тобой общий ребёнок, общее имущество и общая испорченная жизнь. Мы с тобой глубокие родственники, а родственников не бросают и не меняют.

— Все равно я люблю Другого, — упрямо сказала Ирка.

— Это не серьёзно! Любовь — это любовь. А жизнь — это жизнь. И не надо смешивать.

— Не слушай его, Ирка, — сказал Другой. — Любовь — это и есть жизнь, а жизнь — любовь. Тут как раз все надо смешивать.

— А двенадцать лет? — спросил Один. — А нашу общую испорченную жизнь стряхнуть, как сопли с пальцев?

— Как ты говоришь? — упрекнула Ирка.

— А как ты поступаешь? Сейчас же собирайся и пойдём домой.

— А что мы будем делать дома?

— То же, что всегда. Я смотреть по телевизору хоккей, а ты трепаться с подругами по телефону.

— Ты будешь смотреть хоккей и трясти на ноге тапок?

— Скорее всего.

— Боже, какая тоска…

— Ты замечаешь, как ты дышишь? — спросил Один.

— Нет. А что?

— Вот так и семейная жизнь. Она должна быть обычной и незаметной, как дыхание. Тогда она высвобождает в человеке творческие силы. На страстях живут одни бездельники.

— Не соглашайся, Ирка, — попросил Другой. — Мы с тобой сейчас пойдём на Неву и покатаемся на пароходике.

— Если ты будешь совращать мою жену, я тебя ударю, — предупредил Один.

— А я тебе отвечу, — предупредил Другой.

— Мальчики, если вы раздерётесь, я буду вынуждена принять сторону моего первого мужа.

— Почему? — обиделся Другой.

— Потому что он голодный.

— Ну и что, я тоже ничего не ел с утра.