Генри Миллер - Нексус

Созерцание альбома привело к разговору о генеалогии… Я тщетно бомбардировал отца и мать вопросами. Они знали только родителей, а дальше — полный туман.

— Но разве родители не рассказывали о своих корнях?

— Да, но со временем все забылось.

— Среди ваших предков не было художников? — спросила Стася.

Родители так не думали.

— Но поэты и музыканты были, — сказала мать.

— Были моряки и крестьяне, — прибавил отец.

— Вы уверены? — спросил я.

— Почему это тебя так интересует? — спросила мать. — Все они давно умерли.

— Просто хочу знать. Когда-нибудь поеду в Европу и сам все выясню.

— К чему гоняться за химерами? — фыркнула мать.

— Не скажи! Мне хочется больше знать о своих предках. Может быть, не все они немцы.

— Возможно, в вас течет и славянская кровь, — заметила Мона.

— Иногда в твоем лице отчетливо проступают монгольские черты, — с невинным видом произнесла Стася.

Это очень рассмешило мать. Монголы в ее глазах были не вполне полноценными людьми.

— Он американец, — заявила она. — Мы все теперь американцы.

— Правильно, — поддакнула Лоретта.

— Что правильно? — спросил отец.

— Что Вэл — американец, — ответила Лоретта. — Только он слишком много читает, — добавила она.

Все рассмеялись.

— И больше не ходит в церковь.

— Ну об этом лучше помолчать, — сказал отец. — Мы тоже редко посещаем церковь и тем не менее остаемся христианами.

— У него много друзей среди евреев.

Опять дружный хохот.

— Давайте-ка перекусим, — предложил отец. — А то как бы они вскоре не отправились домой. Завтра рабочий день.

Опять накрыли стол. На этот раз поставили холодные закуски, подали чай и еще один сливовый пудинг. Пока мы сидели за столом, Лоретта недовольно сопела.

Спустя час мы стали прощаться.

— Смотрите не простудитесь, — напутствовала нас мать. — До метро от нас далековато. — Она знала, что мы возьмем такси, но произнести это слово ей было так же противно, как и «искусство».

— Когда мы вас снова увидим? — спросила на прощание Лоретта.

— Думаю, скоро, — ответил я.

— На Новый год?

— Вполне возможно.

— Не пропадайте, — мягко произнес отец. — И удачи тебе в работе.

На углу мы остановили такси.

— Фюйть! — присвистнула Стася, когда мы залезали в машину.

— Неплохо все прошло, правда? — поинтересовался я.

— Да уж! Слава Богу, мне некого навещать.

Мы расселись по местам. Стася сбросила туфли.

— Один альбом чего стоит! — сказала она. — Никогда не видела сразу столько недоумков. Ты хоть понимаешь, какое чудо, что ты нормальный?

— Такое есть во всех семьях, — возразил я. — Генеалогическое древо человечества — огромная Tannenbaum, сверкающая и переливающаяся маньяками разных мастей. Думаю, сам Адам был кривобоким, одноглазым чудовищем… Что нам всем сейчас надо — так это как следует надраться. Интересно, остался еще «Кюммель»?

— Мне нравится твой отец, — сказала Мона. — Ты многое от него унаследовал, Вэл.

— Но зато мамаша!… — воскликнула Стася.

— А что? — спросил я.

— Я бы давно ее придушила.

Мона сочла замечание Стаси забавным.

— Странная она женщина, — задумчиво произнесла Мона. — Чем-то напоминает мою мать. Обе лицемерки. Упрямые как ослицы. И еще — деспотичны и мелочны.

— Никогда не стану матерью, — сказала Стася. Мы рассмеялись. — И женой тоже не буду. Клянусь Богом, просто быть женщиной — и то тяжело. Ненавижу женщин! Все они подлые сучки — даже лучшие из них. Я всегда буду той, кем являюсь сейчас, — комедиантом, играющим женщину. И пожалуйста, никогда больше не заставляйте меня так одеваться. Чувствую себя полной дурой — и в придачу обманщицей.

Оказавшись в своей квартирке, мы извлекли все спиртное, что было в доме, — «Кюммель», бренди, ром, «Бенедиктин». Заварили крепчайший кофе, уселись за «стол откровений» и завели разговор по душам, как добрые старые друзья. Стася стащила с себя корсет. Он свисал со стула, как музейный экспонат.

— Никого не шокирует, если я дам своим грудкам отдохнуть? — сказала она, ласково их поглаживая. — Не так уж они и плохи, правда? Могли бы, пожалуй, быть побольше… Я похожа на девственницу. Странно, что твой отец заговорил о Корреджо, — обратилась она ко мне. — Как ты думаешь, он действительно его знает?

— Может быть, — ответил я. — Он ходил на аукционы с Айзеком Уокером, бывшим владельцем ателье. Не удивлюсь, если он слышал даже о Чимабуэ или Карпаччо. Слышала бы ты, как он иногда разглагольствует о Тициане! Можно подумать, что он учился с ним в одном классе.

— В бедной моей головке все перепуталось, — сказала Стася, подливая себе бренди. — Твой отец говорит о живописи, сестра — о музыке, а мать — о погоде. И никто толком ни в чем не разбирается. Как если бы грибы собрались на полянке потолковать… Должно быть, занятную прогулку ты совершил по кладбищу. Я бы с ума сошла.

— Вэл — другой. Он такие вещи переносит спокойно, — сказала Мона.

— Интересно почему? — спросила Стася. — Потому что он писатель? И материалист?

— Возможно, — ответил я. — Возможно, чтобы обрести крупицу истинного знания, надо основательно изваляться в дерьме.

— Это не для меня, — заявила Стася. — Я себя лучше чувствую в Гринич-Виллидж, хоть и там много фальшивого. И все же там можно проветрить мозги.

Неожиданно заговорила Мона. У нее родилась идея.

— Почему бы нам не отправиться в Европу?

— А правда, почему? — поддержала ее Стася.

— Это можно устроить, — продолжала Мона.

— Вполне, — сказала Стася. — Я могу достать деньги на дорогу.

— А на что мы будем там жить? — Мне хотелось это знать.

— Живем же здесь, — отмахнулась Мона. — Это просто.

— А на каком языке станем объясняться?

— Все знают английский, Вэл. Сейчас множество американцев живет в Европе. И преимущественно во Франции.

— Ты хочешь сказать, что мы будем паразитировать на них?

— Этого я не говорила. Я имела в виду, что, если мы решим ехать, всегда можно как-то выкрутиться.

— Мы можем работать манекенщицами, — сказала Стася. — По крайней мере — Мона. У меня слишком много волос.

— А мне что прикажете делать?

— Писать! Ничего другого ты не умеешь, — заявила Мона.

— Хотел бы я, чтобы ты оказалась права, — сказал я, встал и зашагал по комнате.

— Что тебя беспокоит? — хором спросили женщины.

— Европа! Мысль о ней для меня — как крючок с наживкой. Но я не такой прожектер, как вы. Конечно, мне хочется поехать. Во мне все дрожит, когда я слышу о такой возможности. Еще бы!Новые горизонты! Но на что жить? Мы не знаем французского, не очень расторопны… Что мы умеем? Тянуть с других деньги? Да и то не очень умело.

— Ты слишком серьезен, — упрекнула меня Мона. — Включи воображение.