Генри Миллер - Нексус

Эссен так и подался вперед, весь обратившись в слух, широкая улыбка играла на его лице.

— Говорите еще, — попросил он, — это так чудесно звучит.

— Главное, помните… магазин от вас не убежит. Бизнесу это не помешает. Никто не требует, чтобы вы похоронили себя в магазине. Вы свободный человек. Если, став чуть легкомысленнее и небрежнее, вы будете счастливее, кто посмеет бросить в вас камень? Могу предложить и другое. Не развлекайтесь один, пригласите с собой кого-нибудь из ваших жильцов-негров. Доставьте ему удовольствие. Подарите что-нибудь из одежды, залежавшейся в магазине. Одолжите деньги, если он на мели. Купите его жене маленький пустячок в подарок. Вы понимаете, что я имею в виду?

Эссен рассмеялся:

— Понимаю ли я? Да это великолепная идея! Тут же начну воплощать ее в жизнь.

— Только не вздумайте пускать пыль в глаза, — предупредил я. — Действуйте деликатно и осторожно. Прислушивайтесь к своим инстинктам. Возможно, у вас появится желание за кем-нибудь приволокнуться. Можете переспать с негритянкой. И удовольствие получите, и расходов меньше. Главное — расслабьтесь. И всегда любите себя. Если ощущаете себя червем — ползайте, если птицей — парите. Не думайте о том, что скажут соседи. Не страдайте по детям, они сумеют позаботиться о себе. А что касается жены, то она, увидев вас счастливым, возможно, изменит свое отношение к вам. Она, по сути, неплохая женщина. Только слишком добросовестная. Неплохо бы ей иногда от души рассмеяться. Попробуйте как-нибудь прочитать ей подходящий лимерик [120]. Кстати, знаю один — как раз для вас…

— Замечательно! — восхитился Эссен. — А вы еще знаете?

— Много, — сказал я, — но мне пора вернуться к работе. Вижу, вы повеселели. Давайте завтра же поедем к неграм. А на следующей неделе можно отправиться в Блю-Пойнт. Я буду за рулем. Как вы на это смотрите?

— Вы не шутите? Это будет просто великолепно! Кстати, как продвигается ваша книга? Вы ее кончаете? Мне не терпится ее прочитать. И миссис Эссен тоже.

— Реб, вам она совсем не поправится. Говорю со всей откровенностью.

— Как вы можете такое говорить? — Голос его почти поднялся до крика.

— Потому что она никуда не годится.

Эссен посмотрел на меня как на сумасшедшего. У него, казалось, пропал дар речи. Потом он выпалил:

— Миллер, вы ненормальный! Вы не способны написать плохую книгу. Это невозможно. Я слишком хорошо вас знаю.

— Вы знаете только часть меня, — сказал я. — Ведь вы никогда не видели другую сторону луны. Это и есть я. Terra incognita. Поверьте. Я еще начинающий писатель. Лет через десять, надеюсь, мне будет что вам показать.

— Но ведь вы не первый год пишете.

— Это ученичество. Разыгрывание гамм.

— Не надо шутить, — сказал Эссен. — Уж слишком вы скромный.

— Чего нет, того нет, — возразил я. — Вот тут ошибка. Закопченный эгоист — вот кто я есть. Но еще и реалист — по крайней мере во всем, что касается меня.

— Вы себя недооцениваете, — упорствовал Реб. — Хочу повторить вам ваши же слова: «Любите себя!»

— Ладно. Ваша взяла.

Эссен направился к двери. Внезапно у меня возникло желание облегчить душу.

— Подождите, — сказал я. — Мне тоже хочется поделиться с вами.

Эссен послушно вернулся к столу и выжидательно уставился на меня — точь-в-точь посыльный из моего бывшего агентства. Весь внимание. Почтительное внимание. Интересно, чего он от меня ждет?

— Когда вы вошли ко мне, я как раз находился в середине довольно пространного абзаца, — начал я. — Хотите послушать? — Наклонившись над машинкой, я вытащил страницу. На ней было одно из тех бредовых отступлений, в которых я сам с трудом разбирался. Мне хотелось знать реакцию человека со стороны — не Моны и не Папочки.

И я ее немедленно получил.

— Миллер! — завопил Эссен. — Миллер! Это же гениально! Так пишут только русские. Смысл до меня не доходит, но звучит как музыка.

— Вы правда так думаете? Не обманываете?

— Конечно, нет. Зачем вас обманывать?

— Отлично. Тогда продолжу и закончу абзац.

— И вся книга в таком духе?

— Нет, черт подери! В этом и загвоздка. Куски, которые мне нравятся, других не устраивают. По крайней мере издателей.

— К черту издателей! — решительно заявил Реб. — Если они не возьмут книгу, я издам ее на собственные деньги.

— Не рекомендую, — сказал я. — Вспомните мой совет — не швырять деньги на ветер.

— Да на такое дело я и последнего цента не пожалею. Я верю в вас, Миллер.

— И не думайте об этом, — сказал я. — Мы найдем лучший способ потратить ваши деньги.

— Для меня и этот хорош. Кстати, мои жена и дети возражать не будут. Они очень высокого мнения о вас. Вы для них близкий человек, еще один член семьи.

— Приятно слышать, Реб. Надеюсь, сумею оправдать ваше доверие. Так, значит — до завтра? Давайте чем-нибудь порадуем наших чернокожих друзей!

После его ухода я стал расхаживать по комнате взад и вперед, спокойно и сосредоточенно, иногда останавливаясь и бросая взгляд на одну из гравюр или цветную репродукцию (Джотто, делла Франческа, Уччелло, Босх, Брейгель, Карпаччо), затем снова возобновлял хождение, постепенно наполняясь творческой энергией, останавливался, устремлял взор в пространство, позволяя мысли свободно витать, задерживаясь где хочется, и от всего этого становился все более безмятежным, все более наполнялся величественной красотой прошлого, с удовольствием ощущая себя частью этого прошлого (и будущего тоже) и поздравляя себя с тем, что могу вести такое затворническое (утроба? гробница?) существование… Да, комната была действительно замечательной, и место дивным, и вся обстановка, которую мы с Моной любовно подбирали, хорошо отражала прелесть жизни души.

«Вы сидите здесь, размышляете, и в это время вы — властелин мира». Эта непосредственная реплика Реба засела у меня в мозгу, придав уверенность, и, поддавшись ее чарам, я действительно осознал, что это значит — быть властелином мира. Властелин! Это тот, кто воздает должное и высокому, и низменному, кто так разумен, чувствителен и так преисполнен любви, что ничто не ускользнет от его взгляда, от его внимания и сочувствия. Короче говоря, поэтический посредник. Не распоряжающийся миром, а обожествляющий его.

И вновь останавливаюсь перед Хокусаем — его изображением будней жизни. Почему великий мастер снизошел до того, что изобразил столь заурядные явления окружающего его мира? Чтобы подчеркнуть свое мастерство? Ничего подобного. Чтобы передать наполняющую его любовь к миру во всем многообразии, будь то бочарная клепка, травинка, бугристые мышцы борца, косой дождь, гребень волны, плавник рыбы… Короче говоря, все. Непосильная задача, если она не продиктована любовью.