Михаил Евстафьев - В двух шагах от рая

…Несмотря на многочисленные гласные и негласные правила и приказы, почти все на пересылке квасили. Водка в Союзе стоила дешевле, да и военнослужащие как бы не на службе находились. Офицеры часто приходили из города подшофе.

– Выпить хочешь? – спросил Епимахова краснолицый от загара усатый капитан в хромовых сапогах.

– Нет, благодарю, – Епимахов принципиально отказался, подумал: «Завтра прилетим в Кабул, не исключено, сразу в бой придется идти…»

– Да ладно тебе, на, пей! – уговаривал капитан. – Быстрее заснешь.

Когда капитан в хромовых сапогах ушел на улицу курить, вернулся из города второй сосед Епимахова – прапорщик. Он принес авоську с пивом. Епимахов отказался и от пива.

Прапорщик открыл зубами пробки, выпил одну за другой две бутылки «Жигулевского»:

– Трубы горят! – он сел к столу, взял пачку сигарет и несколько сторублевых купюр. – Ты с собой советские бабки везешь?

Епимахов ответил, что у него осталось всего рублей пять.

– Зря. Афганцы с удовольствием берут рубли, особенно стольники.

– Так ведь нельзя перевозить через границу. Таможня найдет, – наивно сказал Епимахов.

– А я тебе покажу как их спрятать, – подмигнул прапорщик.

Он разгладил три сторублевки, свернул их тоненькими трубочками, после чего достал из пачки три сигареты, высыпал табак, и запрятал деньги. Сверху прикрыл табачными крошками.

– «Таможня дает добро!» Ты ж меня не выдашь, земеля? – Прапорщик испытующе взирал на Епимахова. Тот покраснел, будто его обвинили в предательстве:

– Нет, конечно.

Ночью комната набухла от перегара, стало нестерпимо душно. Подъем в четыре тридцать утра Епимахов проспал. Раньше всех встал капитан. Хоть и вернулся он после часа ночи, выглядел как огурчик, умылся, побрился. Епимахов схватил зубную щетку, полотенце, но зубы почистить не успел.

Вскоре подали грузовики. Офицеры, прапорщики и несколько женщин-служащих полезли через борт в кузов. Выехали на аэродром.

Таможня военного аэродрома, расположенного возле совхоза «Тузель», была настроена воинственно: заставляли открывать чемоданы, сумки, перебирали вещи, отбирали водку, искали деньги. У двоих офицеров вывернули наизнанку карманы, щуплому прапорщику велели снять ботинки.

– На пушку берут, – беспокоился у стойки таможни прапорщик, сосед Епимахова. – Кто же будет в ботинок бабки прятать!..

– В носки некоторые прячут, – поддержал кто-то позади. – Я когда из Кабула летел, так одного прямо до трусов раздели.

В этот момент один из таможенников достал странный аппарат, напоминавший толстое кольцо с ручкой, и начал водить им вверх вниз по форме щуплого прапорщика.

– Видал?! Как рентгеном все насквозь видит.

– Покажите, что у вас здесь. А вот в этом кармане что? – говорил таможенник.

– Ничего не пронесешь. Любую бумажку найдут. Все видят, суки!

Подошла очередь соседа-прапорщика. Таможенник строго глянул и задал традиционный вопрос:

– Советские деньги везете?

Епимахов прошел таможню, стоял с загранпаспортом у пограничного контроля.

Прапорщик замялся, опустил глаза. Дрожащими руками вынул пачку сигарет.

– Признаюсь… забыл… Сам не знаю, как получилось, бес попутал… – залепетал он, обдавая таможенника парами перегара.

– Еще не протрезвел, – отмахнулся от паров перегара таможенник. – Проходи! Следующий!..

«Над головой летают вертолеты, – записал Епимахов. Война кажется отсюда чем-то нереальным и далеким. Стреляют вдали. Тишина приходит с рассветом, когда первые красно-желтые солнечные крылья встают из-за гор, подчеркивая удивительные по красоте контуры».

«Дети. Первым делом бросаются в глаза дети. Было уже часов пять вечера, когда мы ехали через город в полк. Я еще переживал, что не вооружен. Мы ехали вдоль глиняных дувалов. Одноэтажные постройки с маленькими окнами, закрытыми целлофановой пленкой. Грязь и пыль. Нищета. Дети, кажется, ничего этого не замечают. Они выросли в таких ужасных условиях. Откуда им знать, что возможна иная жизнь?!

Все было настолько мирно и естественно, и не было никакой войны, никакой видимой угрозы, что мне захотелось выйти из машины, и побежать к ребятишкам, и вместе с ними запускать воздушного змея».

«У меня появился друг – Олег. Он единственный человек, с кем я могу свободно говорить. Он меня понимает».

Шарагин устроился на верхней полке. Внизу возились попутчицы: пичкали толстощекого мальчишку лет пяти едой.

…на ночь глядя…

Молодые еще, но сильно располневшие женщины, счищали скорлупу со сваренных вкрутую яиц, разламывали курицу, макали в насыпанную на газету соль помидоры, и, набив рот, что-то обсуждали.

«Я чувствую вину, – писал Епимахов, – за то, что не женился до Афганистана. Будь у меня семья, будь сын, я бы, наверное больше оберегал себя, мне бы легче было воевать, зная, что дома они ждут, и маме не было бы так одиноко. Бедная мама, что у нее в жизни осталось? Сын единственный и дурацкий завод, который скоро загонит ее в могилу. „Серп и молот“. Просто и ясно!»

…в Афган-то понятно как он попал… ему просто предложили вместо

кого-то другого, а он и обрадовался, дурачок – честь оказали… мы

думали, что раз Епимахов из Москвы родом, то обязательно с блатом,

чей-то сынок или родственник… образованный, вежливый…

Моргульцев, как узнал, что Епимахов не генеральский сын, все

смеялся над ним: ".бтыть, ты у нас, бляха-муха, оказывается, из

гегемонов! а мы-то думали, может, из дворян… вдруг ранят, и голубая

кровь потечет, где ее голубую-то достать?..»

…голубую кровь клопы любили…

…Одолели Епимахова клопы. Никого не трогали в роте, а лейтеха вставал весь искусанный. Да ладно бы только утром чесался! Крутится на кровати всю ночь напропалую, свет включает.

– Так больше нельзя! – возмутился Зебрев. – Спать невозможно!

Зебрев тоже хорош! Спать ему мешают! Сам если начнет храпеть после водки, в штабе полка слышно. И свистели, и на другой бок переворачивали, и будили, Пашков однажды задушить хотел. Ничего, терпели товарищи.

– Почему они меня не кусают? Почему тебя выбрали?! – стоял над кроватью лейтенанта сонный прапорщик Пашков.

– Не знаю, – пожимал плечами Епимахов.

– Кровь у него особенная, – предположил однажды Моргульцев. – Голубую кровь клопы обожают.

– Мне кажется, я понял в чем дело, – с совершенно серьезным видом сказал Епимахов во время рейда.

– Ты о чем? – Шарагин чистил автомат.

– О клопах. Я вывел одну закономерность. Понимаешь, клопы обладают очень хорошим зрением… И слухом.

…рановато у тебя, приятель, крыша поехала… солнечный удар,

что ли?..

– Стоит мне поесть сгущенку, – продолжал Епимахов. – Как они набрасываются. Я их засек. Сидят под потолком, высматривают. Слушают. А вы им подсказываете.