Михаил Евстафьев - В двух шагах от рая

Просыпался он задолго до того времени, когда надо было идти на службу, сидел на кухне, выкуривал половину пачки, долго завтракал, мало что, впрочем, съедая, а все из-за того, что терялся в мыслях, забывался. По выходным он мог часами наблюдать из окна за прохожими, которые пересекали двор в разных направлениях, с разной скоростью, в разное время, и представлял, что каждый из них тянет следом тоненькую серебряную нить, и как пространство меж домами

…к полудню, к вечеру, через неделю, через месяц…

укроется паутиной.

…из окон выглядывают офицерские жены… что уставились? пусть

смотрят… особенно та вот в парике, небось тоже думает, что я псих…

что я вам сделал?.. кто и когда первым произнес в слух слово

«псих»?.. я все равно выясню!.. Лена знает, что я нормальный

человек, и Женька знает…

Пробовал отвлечься – читал. Как будто читал, а на деле – водил глазами по строчкам, и, в конце главы, ничего не помнил. Газеты – и того хуже, не читал – бегом по заголовкам. Такое множество мыслей набилось в голову, что не пускали они – толкались, толпились, – не пускали внутрь книжных строчек, отталкивали, противились чужому; а то и засыпал с книгой – выпадала книга из рук, и Лена на цыпочках подходила, подбирала, накрывала Олега одеялом, подушечку подкладывала. После такого сна недоверчиво крутил головой: что это? Чудился госпиталь, что квартира – видение, что не его квартира, совсем все чужое.

Иногда размышлял он над выпавшими испытаниями, прикидывал, как бы сложилось все, не окажись он в Афгане, и получалось вот что: не было в Союзе такого простора для человека военного, рано или поздно поехал бы он, напросился бы в Афганистан, потому что воевать там все одно лучше, чем чахнуть и плесневеть в Союзе, в армейской среде, напоминавшей продовольствие из стратегических запасов Советской Армии, что поступало в котлы раскиданных по Афгану частей с пометкой 60-такой-то год выпуска.

Армия, впрочем, как и вся страна, теперь-то видел Шарагин все отчетливо, ржавела, и внутри и снаружи, армия походила как отлежавшие на складах не одно десятилетие бомбы, которые сбрасывали на Панджшер. Некоторые из них торчали вверх опереньем, так и не разорвавшись.

…что сделать, чтобы вдохнуть новый порыв? как возродить себя? как возродить

страну, вдохнуть в людей свежий дух? взорвать ту трясину, что засосала всех?

перекричать тишину безразличия и равнодушия?..

Жалел Шарагин об ускользающей любви к стране, к родине, но обиды тянули прочь, отвернуться, остаться одному, надуться, хлопнуть дверью, – да и начитался он порядком, наговорился, – с тем же Епимаховым проговорил многие мысли вслух, и как бы проверил правильность заключений, и дополнения выслушал, поспорил, от того же Геннадия Семеновича набрался мудрости, на новые размышления натолкнулся, и еще более горько стало. Любовь к некогда священным, дорогим понятиям прошла, и надежда на новую любовь осталась отныне в мечтах, далеких, пожалуй что несбыточных.

…и верные Владимиру люди стали по его приказу рубить идолов

на части, колоть острыми мечами, сжигать, а самого громовержца

Перуна привязали к хвосту лошади и потащили с горы, и при этом

били идола палками…

Нет, он не хлопнул дверью, не поставил перечеркнул жизнь, не возненавидел, и пренебрежительно о стране отзываться не стал, – он теперь просто еще чаще переживал, маялся, расстраивался, досадовал, настолько казались порой очевидными ошибки, просчеты, недоработки, необдуманными иные решения, выдаваемые за исторические, наивными измышления в газетах, оскорбительными плоские, убогие, стандартные призывы-штампы, лозунги-стереотипы, разжеванные, проглоченные, уже тошнило от повторов, и думалось:

…неужто ничего нового не придумают? неужели никто не видит, что пора что-

то менять? перестройка нужна не на словах, а на деле!..

И снова и снова обидно делалось, что дурят, забивают мурой головы людей, и за людей, что не понимали того, заступиться иногда хотелось. Только как?

Более не помещался он в пределах, начертанных самим же, определенных положением в армии, в обществе, в стране, в пределах, вполне достаточных раньше.

Стесненным почувствовал, маловато места осталось, душновато сделалось. Но и оказаться выброшенным за пределы привычного казалось страшно. За пределами выбранной раз и навсегда территории обитания, существования, мироохвата, не видел он места. И потому надеялся, как многие образованные люди, на скорые перемены, на сообразительность и понятливость тех, кто засел наверху, кто командует парадом. Надеялся вновь войти в знакомый, уютный и безопасный мир объясненных, родных начал, мир, расширенный теми, кто определял направление движения всей великой страны.

…а сколько понадобиться сил, чтобы армию удержать от развала!.. а

удастся ли вообще сохранить ее после этой войны?..

…русским, стоит только засомневаться в собственной правоте – всё,

конец, пропало! все рушится, разваливается… трехсотлетняя

династия Романовых – превратилась в ничто за какие-то часы… а мы,

сумеем удержаться, раз больше не верим в идеи, которым жили

семьдесят лет?..

откуда в одном человеке столько пессимизма?!. я разучился верить

кому либо и во что либо… неужели я теперь так и останусь просто

циником? нигилистом? неужели больше никогда не будет ничего

святого для меня?.. а как же жить дальше?..

В Афган входил он с мыслями стройными, с набором святынь. Сейчас же все спуталось, обесценилось, как будто осиротел; святыни, которым он присягал на верность, незаметно поблекли, а найти твердыню взамен расколовшейся, раскрошившейся не удавалось так сразу.

…не легко вновь уверовать… да и во что? а легко ли было людям

отказываться от язычества, отворачиваться от грозных идолов и

входить в реку, креститься в иную, незнакомую веру?..

…я и молитв-то не знаю, и каяться не научен, и смирению научен лишь на

армейском уровне… разве что в колокольный звон уверовать,

который звал меня тогда на охоте к себе?..

…а меня ли он звал?.. вот и Лена говорит, мол молилась за меня, потому-то я и

выжил, сходить бы, говорит, надо, свечку поставить…

…а что если это – погребальный звон?..

…не пойду, ни к чему… пустое это… не верю никому, ни во что!..

Однако продолжать жить дальше, не выстроив, не возведя, как фундамент, новую веру, представлялось невозможным.

…у русских удивительная черта – жажда верить, часто граничащая с

самообманом; русские упрямо, с надрывом набрасываются на идею,