Арундати Рой - Бог Мелочей

Животы у всех кенгуру были, как свежими ранами, испещрены красными бетельными плевками.

У Кенгуру Аэропорта были улыбающиеся красные рты. И уши с розовыми ободками.

Вид у каждой из них был такой, словно нажмешь, и она скажет «Ма-ма» пустым батареечным голосом.

Когда самолет Софи-моль появился в лазурном бомбейско-кочинском небе, толпа, озабоченная тем, чтобы не пропустить ничего из всего, стала напирать на железное ограждение.

Зал Прибытия превратился в пресс любви и нетерпения: ведь рейсом Бомбей-Кочин прибывали на родину все Заграничные Возвращенцы.

Их встречали целыми семьями. Съезжались со всего штата Керала. Долгими тряскими автобусами. Из Ранни, из Кумили, из Вижинджама, из Ужавура. Некоторые ночевали в аэропорту, у них была с собой еда. А на обратный путь – тапиоковые чипсы и вареный рис со сладкими плодами хлебного дерева.

Явились все: глухие бабушки, страдающие артритом сварливые дедушки, чахнущие жены, полные интриг дядюшки, детишки с поносом. Прежние невесты – желая напомнить о себе. Муж учительницы – все еще в ожидании саудовской визы. Сестры мужа учительницы – все еще в ожидании приданого. Беременная жена электрика.

– Всё шваль, уборщики, – мрачно сказала Крошка-кочамма и отвернулась, чтобы не видеть, как одна мамаша, не желая уступать Хорошее Место у самого ограждения, всунула в пустую бутылку отросточек своего ошалевшего сынишки, который тем временем улыбался и махал ручкой теснящимся вокруг людям.

– Псссс, – шипела мамаша. Сначала упрашивающе, потом яростно. Но мальчик, видно, решил, что он Римский Папа. Он улыбался и махал ручкой, улыбался и махал ручкой. С отросточком в бутылочке.

– Помните, что вы сейчас Представители Индии, – сказала Крошка-кочамма Рахели и Эсте. – От вас зависит их Первое Впечатление о нашей стране.

Чрезвычайные и Полномочные Двуяйцевые Представители. Его Превосходительство Э(лвис) Пелвис и Ее Превосходительство М(ушка) Дрозофила.

Рахель в стоящем колом кружевном платье, со стянутым «токийской любовью» фонтанчиком на голове выглядела устрашающе-безвкусной Феей Аэропорта. Взрослые затолкали ее потными бедрами (это повторится еще раз на отпевании в желтой церкви) и жестким, сумрачным рвением. На сердце у нее была дедушкина ночная бабочка. Рахель отвернулась от орущей стальной птицы в лазурном небе, в брюхе у которой сидела ее двоюродная сестра, и вот какое увидела зрелище: цементный марш красноротых, рубиново-улыбчатых кенгуру через зал аэропорта.

Длинные лапы-плоскостопы.

Сумки-урны с мусором.

Самая маленькая вытянула шею, как люди в английских фильмах, ослабляющие галстук после рабочего дня. Средняя рылась у себя в сумке, выискивая длинный окурок, чтобы подымить. Нашла старый орех в тускло-прозрачном пакете. Разгрызла его передними зубами, как грызун. Самая большая раскачивала стоячий щит с надписью: «Туристская корпорация штата Керала поздравляет вас с прибытием» и с нарисованным танцором катхакали, делающим намаете – приветственный жест. Другой щит, который некому было раскачивать, гласил: «меувтстевирП сав в юарк йетсонярп».

Рахель-Представительница тут же стала протискиваться сквозь давку к брату и со-Представителю.

Эста, смотри! Эста, смотри, что там!

Эста-Представитель не стал оборачиваться. Не стал, потому что не хотел. Он стоял и смотрел на размашистое приземление. На ремешке через плечо Орлиная фляжка с водой из-под крана, в животе бездонно-тяжелодонное ощущение: Апельсиново-Лимонный Газировщик знает, где его найти. На фабрике в Айеменеме. На берегу реки Миначал.

Амму смотрела сумочкой.

Чакко – розами.

Крошка-кочамма – выпирающей на шее бородавкой.

Наконец начали выходить бомбейско-кочинские пассажиры. Из прохлады в жару. По дороге в Зал Прибытия мятые люди сами собой разглаживались.

Вот они – Заграничные Возвращенцы в костюмах, не требующих утюжки, и радужных солнечных очках. Несущие в своих аристократических чемоданах все, что поможет покончить со злой нуждой. Цементные крыши для домишек, крытых пальмовым листом, и газовые колонки для родительских ванных комнат. Канализационные трубы и отстойники. Юбки-макси и туфли на каблуке. Рукава с буфами и губную помаду. Электрические миксеры и вспышки для фотоаппаратов. Ключи, чтобы пересчитывать, и шкафчики, чтобы отпирать-запирать. Вот они – изголодавшиеся по маниоке и рыбной похлебке с рисом. Вот они – истосковавшиеся по родне, которая вся здесь, испытывающие к ней любовь, чуть подкрашенную стыдом из-за того, что она такая… ну… неотесанная, что ли. Ну разве можно так одеваться? Наверняка у них есть дома что-нибудь поприличней. И почему у всех малаяли такие скверные зубы?

А сам аэропорт! Больше смахивает на заштатную автобусную станцию. Эти птичьи какашки на стенах! Эти плевки на кенгуру!

Ох-ох-ох. И куда же она, Индия наша, катится?

И когда поездки в долгих тряских автобусах и ночевки в аэропорту сталкивались с любовью, чуть подкрашенной стыдом, возникали маленькие трещинки, которые будут расти и расти, пока наконец незаметно для себя Заграничные Возвращенцы с их перекроенными мечтами не окажутся за дверью Исторического Дома.

И вот, среди не требующих утюжки костюмов и новеньких чемоданов, Софи-моль.

Которая будет из наперстка пить.

Которая будет в гробу крутиться.

Она шла от самолета с запахом Лондона в волосах. Желтые раструбы брючек клеш трепались вокруг ее лодыжек. Длинные волосы лились из-под соломенной шляпки. Одна рука в руке у матери. Другой она размахивала, как солдат в строю: лев-прав-лев-прав…

Маргарет-кочамма велела ей Прекратить Это. Она рекратила Это.

– Видишь ее, Рахель? – спросила Амму.

Она обернулась и увидела, что ее обряженная в новенькие панталончики дочь поглощена беседой с цементными сумчатыми. Тогда она пошла и привела ее, ругая. Чакко сказал, что он не может посадить Рахель на плечи, потому что он уже кое-что держит в руке. Две розы красные.

По-толстячьи.

Благоговейно.

Когда Софи-моль вошла в Зал Прибытия, Рахель, не в силах справиться с волнением и неприязнью к двоюродной сестре, крепко ущипнула Эсту. Защемила его кожу между ногтями двух пальцев. В ответ Эста сделал ей Китайский Браслетик, взявшись обеими руками за ее запястье и крутанув в разные стороны. Запястье стало гореть, на нем выступила полоса. Лизнув руку, Рахель почувствовала соль. От слюны запястью стало прохладней и лучше.

Амму ничего не заметила.

Из-за железного ограждения, которое отделяло Встречающих от Встречаемых, Душинечающих от Душинечаемых, Чакко, весь переполненный, сияя сквозь тесный костюм и отвалившийся набок галстук, поклонился новообретенной дочери и бывшей жене.