Арундати Рой - Бог Мелочей

Крошка-кочамма понимала, что надо как можно скорее изгнать Амму из Айеменема.

Ради этого она пустила в ход то, в чем была сильна. Кто-кто, а она умела орошать свои поля и питать свои урожаи страстями других людей.

Словно крыса в кладовку, проникла она в горехранилище Чакко. Там она воздвигла простую, доступную мишень для его безумной ярости. Ей нетрудно было изобразить Амму подлинной виновницей смерти Софи-моль. Амму вкупе с ее двуяйцевыми.

Ломающий дверь Чакко был всего-навсего горестным быком, беснующимся на привязи у Крошки-кочаммы. Это ее идея была, чтобы Амму собрала пожитки и уехала. Чтобы Эста был Отправлен.

И вот на Приморском вокзале Кочина за решеткой вагонного окна – Эста Один. Представитель Э. Пелвис. Жерновок с зачесом. И вздымающееся, кренящееся, тинисто-зеленое, набухающе-водное, морское, плывущее, бездонно-тяжелодонное ощущение. Его именной сундучок был задвинут под сиденье. Его коробка, набитая сандвичами с помидорами, и его Орлиная фляжка стояли на откидном столике.

Жующая рядом дама в пурпурно-зеленом канчиварамском сари, с брильянтами, облепившими крылья носа, как блестящие пчелки, протянула ему коробку с желтыми ладду – сладкими шариками из теста. Эста покачал головой. Она все улыбалась и не отставала, ее добренькие глаза превратились в щелочки за стеклами очков. Она причмокивала губами.

– Ну хоть одну штучку. Сладкие-пресладкие, – сказала она по-тамильски. Ромбо мадурам.

– Сладкие, – подтвердила по-английски ее старшая дочка, которой было примерно столько же лет, сколько Эсте.

Эста покачал головой еще раз. Дама взъерошила ему волосы и испортила зачес. Ее семья (муж и трое детей) уже вовсю жевала. Крупные желтые округлые крошки ладду на сиденье. Железнодорожные вздроги под ногами. Голубой ночной свет пока не включен.

Маленький сынишка жующей дамы потянулся и включил его. Дама потянулась и выключила. Она объяснила ему, что это свет для спанья, а не для бодрствования.

В вагоне первого класса все было зеленое. Сиденья – зеленые. Спальные полки – зеленые. Пол – зеленый. Цепочки – зеленые. Одно темно-, другое светло-.

ДЛЯ ЭКСТРЕННОЙ ОСТАНОВКИ ДЕРНИТЕ ЦЕПОЧКУ, было написано зелеными буквами.

ЯЛД ЙОННЕРТСКЭ ИКВОНАТСО ЕТИНРЕД УКЧОПЕЦ, подумал Эста зелеными мыслями.

Сквозь решетку окна Амму дотянулась до его руки.

– Храни билет, – сказали губы Амму. Ее силящиеся не плакать губы. – Придут и проверят.

Эста кивнул, глядя в лицо Амму, поднятое к окну. Глядя на Рахель, маленькую и чумазую от вокзальной пыли. Всех троих связывало четкое, раздельное знание, что их любовь загубила человека.

Об этом в газетах ничего не было.

Годы прошли, прежде чем близнецы поняли роль Амму в случившемся. На отпевании Софи-моль и все время до Отправки Эсты они видели ее опухшие глаза и с детским эгоцентризмом считали себя единственной причиной ее сокрушения.

– Сандвичи съешь, пока они свежие, – сказала Амму. – И не забывай писать письма.

Она осмотрела ногти на маленькой ручке, которую держала, и вычистила черный серпик грязи из-под ногтя большого пальца.

– Присматривай сам за моим родненьким. Пока я не приехала и не забрала его.

– Когда, Амму? Когда ты заберешь меня?

– Скоро.

– Когда? Если точно?

– Скоренько, родной. Как только смогу.

– Через месяц и еще месяц? Да, Амму? – Нарочно делая срок очень долгим, что бы Амму сказала: Раньше, Эста. Ты думай головой. Ведь тебе в школу.

– Как только я найду работу. Как только уеду отсюда и устроюсь, – сказала Амму.

– Но ведь это ждать не дождаться! – Волна паники. Бездонно-тяжелодонное ощущение.

Жующая дама доброжелательно прислушивалась.

– Слышите, как он по-английски хорошо? – сказала она своим детям по-тамильски.

– Ждать не дождаться, – задиристо повторила за ним старшая дочка. – Ждать-не-до-ждать-ся.

Произнося эти слова, Эста хотел только сказать, что ждать надо будет долго. Что это не случится вот-вот, что это не случится скоро.

Говоря: «Ждать не дождаться», он не хотел сказать: «Этого никогда не будет».

Так уж вылетело.

Но ведь это ждать не дождаться!

Они взяли и поймали его на слове.

Кто – они?

Государство.

Которое забирает людей Как Миленьких исправляться.

И вот как все обернулось.

Ждать. Не дождаться.

Это его вина была, что человек в груди Амму перестал кричать. Его вина, что она умерла одна в гостинице, где некому было лечь сзади и поговорить с ней.

Потому что именно он произнес слова. Амму, ведь это ждать не дождаться!

– Не глупи, Эста. Скоро, – сказали губы Амму. – Я стану учительницей. Открою школу. И вы с Рахелью будете в ней учиться.

– И нам это будет по карману, потому что она будет наша! – сказал Эста с его неистребимым прагматизмом. Не упускать из виду свой шанс. Бесплатные автобусные поездки. Бесплатные похороны. Бесплатная учеба. Малыш-Морячок. Дверь открыл бум-бум.

– У нас будет свой дом, – сказала Амму.

– Маленький домик, – уточнила Рахель.

– А в школе у нас будут классы и доски, – сказал Эста.

– И мел.

– И Настоящие Учителя по всем предметам.

– И наказания кому за что, – сказала Рахель.

Вот из какого материала были скроены их мечты. В день, когда Эста был Отправлен. Мел. Доски. Наказания кому за что.

Они не просили отпустить их безнаказанными. Они только просили о наказании, соответствующем тяжести проступка. Не о таком, которое похоже на шкаф со встроенной спальней. Не о таком, в котором можно провести всю жизнь, бродя по лабиринту темных полок.

Без всякого предупреждения поезд пошел. Медленно-медленно.

Зрачки Эсты расширились. Его ногти впились в руку Амму, двинувшейся вместе с поездом. Сперва шагом, потом бегом, потому что Мадрасский Почтовый набирал скорость.

Храни тебя Бог, родной мой. Сыночка. Я за тобой скоро!

– Амму! – сказал Эста, когда она стала отпускать его руку. Один маленький пальчик за другим. – Амму! Мне рвотно! – Голос Эсты взлетел до жалобного вопля.

Малыш Элвис-Пелвис с испорченным выходным зачесом. В бежевых остроносых туфлях. Сам уехал, а голос остался.

На платформе Рахель сложилась пополам и зашлась криком. Поезда не стало. Возник дневной свет.

Двадцать три года спустя Рахель, темная женщина в желтой футболке, поворачивается к Эсте в темноте.

– Эстапаппичачен Куттаппен Питер-мон, – говорит она.

Шепчет ему.

Ее губы двигаются.

Прекрасные материнские губы.

Эста, сидящий в ожидании ареста очень прямо, подносит к ним пальцы. Хочет коснуться рождаемых ими слов. Удержать шепот. Его пальцы идут вдоль них. Чувствуют твердость зубов. Его руку не отпускают, целуют.