Дарья Алавидзе - Подорожник

Вот жизнь, она в аллегорическом смысле именно такая – это дорога, которая просматривается всего на несколько шагов вперед, буквально перед носом островок стабильности, а за ним… Да вообще все что угодно. Может быть, резкий подъем, а может быть – и пропасть. То ли величие, то ли забвение. Может быть, вообще обвал, тогда придется или обходные пути искать, или, ничего не поделаешь, двигать прям по камням.

Из тумана могут на этот же твой личный путь вырулить какие-нибудь прекраснейшие люди, с которыми будет интересно пересечься или даже пойти вместе. А могут и какие-нибудь очередные продавцы расписного псевдошелкового говнища. Дорога эта жизненная с историей, по ней очень много кто ходил. Под тобой сорок тысяч трупов тех, кто не дошел; позади – война, голод, смерть, слава, империя и экономическое чудо, тоже в общем много всего; впереди – да черт его знает что там впереди.

Что бы там ни было, твоя задача в этой жизни, на этом пути – идти, крепко держать малыша за руку и, чтобы ему было не очень страшно, при любом раскладе весело рассказывать про ежика и лошадку.

У Венеции все-таки мрачноватая репутация. Да что я осторожничаю? «Мрачноватая». Суффиксы в сторону. По-настоящему мрачная, зловещая у нее репутация.

Грозная Венецианская республика, крестовые походы, разграбление Константинополя, хитроумный одноглазый дож Энрико Дандоло, смерть Ашенбаха, Малер, свинцовая тюрьма «Пьомби» во дворце дожей, из которой сбежал Казанова.

Отголосок трагедии есть буквально во всем. Одно из самых красивых строений в мире – Базилика Санта-Мария делла Салюте – построена в честь победы над эпидемией чумы. Самый зрелищный водный праздник Реденторе проводится в честь победы над эпидемией чумы.

«Набережная Неисцелимых», самое известное эссе Бродского, поэзия в прозе, музыка в прозе – (« облигато мостов», «пюпитры палаццо», «фальцет звезды в зимнем небе» ) – называется по имени набережной Дзаттере, где находилась больница для неизлечимых больных.

Одна из самых посещаемых достопримечательностей здесь – что бы вы думали? – кладбище Сан-Микеле. Там же Бродский, Дягилев, Стравинский. Когда я собиралась в Венецию впервые, я поставила себе цель посетить могилу моего кумира Петра Львовича Вайля. Могилу я не нашла и очень расстроилась, но я надеюсь, что там, где сейчас Петр Львович, он все равно знает, что я ему мысленно поклонилась.

Да и карнавал здесь не радостное буйство, а, совсем наоборот, мистика и таинственность. Все торжественно, зловеще, февральский холодок и снаружи, и внутри.

«С детства ряженых боялась, мне всегда почему-то казалось, что какая-то лишняя тень среди них без лица и названья затесалась…»

А взять черные докторские карнавальные маски?

Один раз на площади Сан-Закария мне посчастливилось найти свободный уголок и присесть отдохнуть на ступеньку у церкви рядом с совсем маленьким чужим малышом. Малыш тихо себе играл, а потом как завопит, такая сирена! И итальянцы вокруг, вот же по-настоящему чадолюбивая нация, ринулись его успокаивать. И все бы ничего, но в Венеции в это время был карнавал. Святая Мадонна! Когда я увидела, как на меня мчится толпа в инфернально развевающихся черных плащах с белыми носатыми масками вместо лиц, у меня немедленно началось заикание и энурез.

А ребенок ничего, успокоился. Наверное, потому, что следом за черными плащами прибежал фальшивый Папа Римский в парадной рясе, самая надежная защита для настоящего католического бамбино. За ним шли гладиаторы и свалка разноцветных радиоактивных отходов. Ну то есть стало совсем не страшно.

Архитектура тоже работает на этот мрачный загробный мотив.

Когда я первый раз приехала в Венецию, то стоило мне окунуться в квартал средневековых узких торговых улочек – Мерчерий, – в этот готический лабиринт, он моментально съел меня целиком. Я петляла его закоулками, пока надо мной не стали смеяться продавцы магазинов, мимо которых, совершенно потерянная, я проходила туда-сюда по двадцать раз.

– Скузи синьоре, довее пьяцца Сан-Марко, черко пьяцца Сан-Марко, – спрашивала я у всех дорогу на главную площадь.

Какой-то заботливый мужчина показал мне дорогу до пьяццы. Детально показал. Я, мамой клянусь, шла точно по его маршруту и через пять минут опять вынырнула у него прямо перед носом. Он аж закашлялся и заплакал от смеха.

Потом на эти улицы опустилась зловещая тьма, и люди исчезли совершенно, узкие переулки стали совсем сжиматься, готические стены начали расти вверх. Свят, свят, свят. Стало очевидно, что какая-то нечисть дурманит мне разум, черти водят хоровод, а арлекины в разноцветных масках сардонически смеются надо мной с каждой витрины. Я вспомнила, как богохульствовала про мощи святого Амвросия в Милане, вспомнила все свои грехи, села на камни и приготовилась к худшему.

Вот тут надо написать, что внезапно небо озарилось – и шестикрылый серафим вывел меня из этой обители зла. Но нет, где-то совсем близко кто-то заиграл на гармошке Астора Пьяццолу, я сделала два шага вправо и внезапно оказалась на Сан-Марко у ресторана Квадри, среди мусора и поредевшей толпы туристов.

(Кстати, мне очень нравится пастернаковская цитата, что на Сан-Марко можно услышать « жернов равномерного шарканья » тысяч людей. Здесь она совсем неуместна, но очень хочется, пусть уж будет. Очень образно.)

Но один раз, в день, когда я уже уезжала, Венеция показала мне, какой она еще может быть.

Я встала очень рано утром, чтобы погулять на рассвете. Насладиться в полной мере запахом гнилых мерзлых водорослей, о которых писал Бродский. Наснимала почти безлюдные улицы, осыпающиеся стены домов, мусорщиков, собирающих черные пакеты с порогов, продавцов, раскладывающих овощи на витринах, двух старушек, высунувшихся из окон домов напротив друг друга и переругивающихся через улицу. А через мост Академии шел человек с контрабасом и пел. Обычно местные жители ходят специальной венецианской походкой: не смотря по сторонам, cильно наклонив голову вперед, разрезая толпу туристов, как ледокол «Челюскин» – ледяную толщу. А этот шел широким шагом, улыбался, смотрел на светлеющее небо и весело размахивал контрабасом.

Самый красивый в мире свет для фотографов – на набережной Рива дельи Скьявони.

Беллини, глядя на этот нежный утренний перламутр, учился рисовать нимбы над головами своих Мадонн. Ботичелли с этюдником приходил сюда смешивать краски, глядя на розовато-желтое небо над Санта-Мария делла Салюте. Мрачный стахановец Тинторетто забредал на набережную, содрогался от отвращения при виде всей этой благости, разворачивался и уходил. А я пришла на это же место и сделала свою самую лучшую фотографию. На ней видно, как уборщик на набережной танцует вальс с метлой.