Николай Васильев - Три жизни одного из нас [СИ]

Все вновь засновали как муравьи, нередко сталкиваясь и хватаясь за одно и то же.

— Куда ты потащил нашу палатку?!

— Разуй глаза, не видишь, разделка у нее какая? Ваша вон та, с продранным коньком!

— Эй, положи на место перекладину! И колья не хватай, ищи свои!

— Да они все одинаковые!

— Да-а? Три ха-ха! Наши еще целенькие, а у ваших — все торцы размочалены…

— Кто видел кувалду?

— А лом, у кого есть лом?

— Слушай, где-то здесь гвозди были, в рукавице. Помню, сам под какой-то кустик клал…

— Ну и ищи под кустиком, что ты в вещах роешься?

— Так все уже обыскал…

Однако, несмотря на гвалт, дело спорилось. На обрывчике уже красовалась на столбцах удобной высоты перекладина, на ней висели крючья, а на крючьях — закопченые ведра с водой для супа и чая, под которыми неугомонно выплясывали языки костра… Женщины дружно чистили картошку, лук и морковь, мыли как-то успевшую пропылиться посуду… Отовсюду доносились стуки топоров и молотков, гулкие удары кувалд и ломов, жужжанье пил, треск падающих деревьев и подрубаемых кустарников… Вот забелелось полотнище первой наброшенной на каркас палатки, затрепыхалось, стало расправляться, разглаживаться и, наконец, натянулось туго, почти до звона. Домик для жилья был готов, но внутри еще предстояло соорудить нары, стол, установить железную печку, сделать вокруг нее сушилку для одежды, сапогов и портянок, постелить трапики под рюкзаки, досочки под ноги или даже сварганить сплошной пол из тесаных жердей или закуркованных вовремя досок. Здесь не придерживались единого стиля, в каждой палатке внутренности обустраивались по-своему: в одной нары сооружали сплошным настилом, притом невысоко, на толстых поперечных кряжах, в другой — вразбежку, на кольях до колен, в третьей — по периметру палатки, да еще разновысокие… Особенно взыскательны к оборудованию своей палатки женщины, и потому то одна, то другая, отрываясь от кулинарных дел, бегали к месту ее сооружения: смотреть и указывать, настаивать и негодовать. В результате именно в их палатку будет любо-дорого зайти: все аккуратненько, чистенько, украшено цветами, застелено пледами…

Впрочем, все эти наблюдения Карцев сделал потом, прожив ряд лет и сменив много геологических лагерей. Пока же он посильно помогал устанавливать громоздкую шатровую десятиместку: врывал, как и все, столбы по ее периметру, соединял их перекладинами, насаживал палатку на образовавшийся кубический каркас, подсовывал под вершинку центральный столб с металлической тарелкой на верхушке — и вот она уже стоит как влитая, даже растяжек не надо! Но это, конечно, полдела, ведь палатка сия предназначена для столовой. Стало быть, нужны два длинных стола, скамейки по обе стороны от них, столик и полочки для раздатки, место для большой железной печки по центру, хотя саму печку пока не устанавливали — не сезон. Вот ближе к осени…

До сооружения столов дело пока не дошло: ударами шумовок о жестяной таз женщины созвали народ на долгожданный обед. Все потянулись к костру, прихватывая по дороге подставки под зад: те же вьючники, печки, ящики, чурбаки…

Доканчивая суп, Карцев стал приглядываться к женщинам партии числом пять. Заводилой среди них была, конечно, жена начальника, Людмила Николаевна: среднего роста (под сто шестьдесят) и среднего возраста (под тридцать пять), рыжеволосая и зеленоглазая, довольно плотная, но гибкая, с круто очерченой попой и внятными, приятно подрагивающими грудями. Карцев лишь однажды поймал ее взгляд — косой, явно оценивающий. Тотчас она занавесилась от него ресницами, но именно от него!

«Дама, видать, не промах, надо бы найти случай ее проверить, — автоматически отметил Карцев, но тут же спохватился: — Тьфу на тебя! Вспомни золотое правило: не разевай рот на жену ближнего своего! А ведь Аркадий Алексеевич тебе волей-неволей ближним будет, если ты приживешься в этой партии…».

Усовестив себя, он отвел глаза от заинтересовавшей его женщины и стал оценивать прочих.

Грубоватая молодуха-повариха явно относилась к породе «синеглазок», то есть пьяненьких бабенок с вечно подбитыми глазами. Впрочем, в тайге она была трезва и то игрива, то угрюма — видно, что-то в лагере шло не так, как бы ей хотелось.

Трех оставшихся Карцев причислил к студенткам, но вспомнил, что в партии есть молодая специалистка по фамилии Маслова. Приглядевшись, он выявил безотбойную студентку: смешливую простушечку с полудетскими лицом и фигуркой, мило картавящую и по-школьному порывисто-почтительную. Все звали ее Ленуськой. Две другие составляли пару под названием Огонь и Вода. Олицетворяла Огонь невысокая подвижная безгрудая Наташа с задорно мелькающей округлой попкой и неожиданно крупными чертами лица: карими глазищами, полными выразительными губами и греческим носом. Ее антиподом выступала Женя: тихая, стройная, голубоглазая темная блондинка, обладательница непропорционально объемных, развесистых, сексапильных титек, эффектно смотревшихся на фоне щупловатого тела. Девушка, у которой все впереди, — вспомнил Карцев студенческое определение подобных «герлс». Лет обеим минуло, наверное, двадцать два- двадцать четыре и кто из них студентка, а кто специалистка, было непонятно. «Наверное, специалисткой является все-таки „тихушница“, — решил Сергей, — хотя Наташа держится увереннее. Ладно, поживем-увидим…»

После обеда аврал возобновился: одно неотложное дело сменялось другим, потом находилось третье — и так до ужина и даже после него. Наконец, дошли руки и до своей палатки, то есть Юриной, к которой пока приписали Карцева. Поднаторевшие за день, они установили ее минут за пятнадцать, еще час ушел на оборудование нар и прочего.

— На ночь придется ставить полога от комаров, — озабоченно заметил Юра: крепкотелый, громкоголосый, с повадками старослужащего. Он тоже был молодым специалистом, но в тайге с геологами крутился с шестнадцати лет и к тому же действительно успел побывать в армии и дослужиться до старшины.

Что ж, дело нехитрое: вырезали длинные прутья, понавтыкали их в изголовьи и изножьи нар и привязали к ним внатяг марлевые полога, заправив их низ под спальники, а верх пришпилив к палаточному срединному шву. Получилось подобие белых гробиков, в которые комары проникнуть вроде бы не могли — если в марле не обнаружится каких-нибудь дырок. Карцеву уже доводилось спать в таких пологах во время производственных практик, и он помнил ощущение полной отгороженности от мира и даже, пожалуй, уюта.

Бесцельно потоптавшись во внутрипалаточном пространстве, Юра зевнул, с хрустом выворачивая челюсть, но, в опровержение сего наглядного физиологического позыва, предложил:

— Что, сходим к костру да хапанем чайку перед сном?