Николай Васильев - Импотент

Но… Да, в их отношениях к тому времени накопилось немало этих «но». Основное было связано с тем же отцом Елены, вернее с болезнью, переданной им дочери по наследству. Называлась болезнь «рассеянный склероз» и от нее в пятьдесят лет отец стал инвалидом, а в шестьдесят пять умер в сильных мучениях. Признаки этой болезни появились к сорока годам и у дочери. Она стала жаловаться на периодические головные боли, которые длились по двое-трое суток (на работу в эти дни она не ходила) и с годами стали учащаться. В связи с болями и своим бессилием перед ними (прописанные таблетки боль лишь смягчали) Елена постепенно становилась все более раздражительной и унылой, у нее вдруг прорезалась язвительность. Подруги постепенно стали ее избегать, ограничиваться общением по телефону. Доставалось от нее и коллегам по работе, которые, пока втихую, ворчали. К тому же она стала забывчива, что при склерозе естественно.

В этих условиях встречи с Н. стали для Елены почти всем. Однако свои новые особенности характера она и с ним вполне урезонить не могла, тем более что с годами в его в характере тоже появилось много «новообразований»: педантизм, авторитаризм, неврастенические вспышки гнева, та же забывчивость… В итоге когда они, наконец, могли бы совместно радоваться жизни и даже вступить в брак (что иногда обсуждали), между ними стали происходить споры и ссоры, все чаще свидания переносились из-за недомогания, а если он, движимый сочувствием, приходил-таки к ней в фазе болезни, ничего хорошего не получалось: у нее усиливались боли, а он уходил внутренне взбешенный.

После сорока пяти пришла новая беда: ранний климакс. Елену стало то трясти, то кидать в жар, то одолевали новые болячки… Вопреки уверениям пожилых знакомых женщин, период этот у нее затянулся. Тут уж о любви она совсем постаралась забыть, ограничиваясь встречами с Н. в НИИ.

Однажды промозглой осенью под воздействием долговременного стресса одолеваемая болями Елена решила покончить с собой. Она привела квартиру в идеальный порядок, надела новое белье, выпила горсть снотворных таблеток и легла под одеяло, предварительно отперев квартирный замок.

Через два дня Н., почему-то сильно обеспокоившись отсутствием Елены на работе (хотя ее двух-трехдневные отлучки с отключением телефона стали для всех привычными), приехал к ней на квартиру. Собираясь позвонить, он увидел дверь отпертой и бросился в спальню, где и нашел Елену: в сонном бреду, с разбитым лицом, но живую. Он начал ее теребить, заставил встать на ноги и стал водить и водить по комнате, разгоняя сонную дурь. Когда она немного пришла в себя, то рассказала о неудачной попытке самоубийства. Н. ужаснулся, стал ее мягко совестить, урезонивать. Для себя же он открыл горькую истину, что перестал быть для Елены жизнеутверждающим магнитом.

Он отпросился по телефону с работы и прожил вместе с ней три дня, выхаживая как ребенка. Оказалось, что лицо она разбила, пытаясь дойти до туалета, причем падала многократно. Н. очень старался, но когда она вполне пришла в себя и он смог уехать домой, то ощутил большое облегчение. Тесный долговременный контакт им явно теперь был противопоказан.

Какое-то время подруги и Н. почти не оставляли Елену без внимания, опасаясь рецидива. Но она заверила их, что больше такой глупости не сделает, и все постепенно вернулось на свои круги. Лишенные связующей страсти, бывшие любовники все более отдалялись друг от друга. У него в поле приключилась интрижка со студенткой-практиканткой, потом с другой… Елена же как встарь ушла в привычную тень. Лишь иногда при встречах они обменивались любезностями и спрашивали о здоровье. И вот ее нынешняя необычная инициатива… «Вот и не верь в сны под пятницу», — усмехнулся Н.

В обед господин Н. купил элегантную голландскую розу ярко-красного цвета и, замаскировав ее газетой, пронес через анфиладу коридоров и несколько розу лестничных переходов в отдаленную часть здания НИИ, где разместились сейсмологи Старостина. Елена сидела в большой комнате одна, верная своей новой привычке экономить силы. Ему бросились в глаза ее большая, чем прежде, худоба и пепельно-серый цвет волос, призванный, видимо, замаскировать появляющуюся седину. Но глаза ее по-прежнему занимали поллица и светились сейчас, при виде дурацкой газеты, веселым любопытством. Отбросив камуфляж, Н. церемонно подал розу со словами:

— Прекрасной даме в знаменательный день с благодарностью и надеждой.

— Интересно, где б был сейчас этот благородный господин, если бы я не напомнила, — привычно язвительно молвила Елена, но было видно, что она польщена таким знаком внимания. Тут же она занялась обустройством розы, перебрасываясь с Н. необязательными, казалось, фразами:

— Между прочим, живешь один, мог бы выбрать время и заглядывать иногда на чашку чая…

— Например, сегодня?

— Можно и сегодня…

— Но… как твое здоровье сейчас?

— Нормально. И сегодня и вообще.

— Для тебя я всегда свободен, ты знаешь…

— Когда-то да. Но теперь ты такой важный, страшно подступиться. К тому же эти твои девочки…

— Выбрось их из головы, чисто спортивный интерес.

— А то я не знаю, что ты им дипломные проекты составляешь!

— Я всегда своим студентам помогаю, — пробормотал Н. и вернулся на главную дорогу: — Так что, едем сразу после работы или дать тебе пару часов на подготовку?

— Приезжай к семи. На случай твоего опьянения у меня есть раскладушка.

— Я помню.

Если бы у господина Н. была возможность выбора, он однозначно уклонился бы от назначенного свидания. Вслед за господином Оноре де Бальзак он был готов петь дифирамбы тридцатилетним женщинам, но женщины под пятьдесят такого энтузиазма у него не вызывали. Однако желаньем вновь доверившейся ему давней приятельницы Н. пренебречь не мог. В конце концов, не на пытки же он шел…

С таким кислым настроением, глубоко упрятанным под сдержанной улыбкой, он вошел в хорошо знакомую квартиру. Облик Елены его приятно поразил: в синих линялых джинсах и голубой мужской рубашке с закатанными рукавами, с двумя задорными хвостиками волос, блестящими ясными глазами и легкой улыбкой на все еще полных, лишенных помады губах она была похожа на студентку с портрета тридцатилетней давности, хранящемся (он помнил) в семейном фотоальбоме. Особенно при избранном для свидания приглушенном освещении.

От всей души он сказал ей комплимент, затем второй — по поводу удачной перестановки мебели и вообще уютного интерьера квартиры. Н. знал, как падка Елена на комплименты, но и чутка на фальшь. Заметив, что ее улыбка благодарно дрогнула, а щеки слегка порозовели, Н. понял, что его галантность оценена достаточно высоко. Развивая первый успех, он поразился хорошему росту ее горшечных цветов, со вкусом расставленных по квартире, и тонко подметил, что их буйство свидетельствует без слов о хорошем самочувствии хозяйки, порадовался хорошей погоде, оценил приятность запахов, доносящихся с кухни…