Лучия Деметриус - Избранное

Во время обеда прибежал запыхавшийся Друкер и нашел ее в саду на скамейке под липой. Два раза в неделю, в среду и пятницу, когда Анна Вебер приходила домой раньше, Минна обедала в саду, принося с собой на подносе тарелку с супом, второе и компот. Она не желала встречаться с ней на кухне.

— Скажите, пожалуйста, меня никто не спрашивал?

— Кажется, да, — процедила она, надувшись.

— Высокий товарищ, гораздо выше меня?

Минна утвердительно кивнула головой.

— Он не сказал, что его зовут Михай и что он с фабрики имени «Седьмого ноября»?

Минна задумалась: что это еще за фабрика.

— Бывшая фабрика Зоммера, принадлежавшая вашему брату, — допытывался Друкер. — Он не сказал, когда зайдет еще раз?

Минна застыла с ложкой у рта, дрожь пробежала по ее телу: знает!

— Нет, не сказал. Сказал, что его зовут Михай, мужчина он высокий, а вот когда придет, не сказал. Он, кажется, не очень рассердился, — поспешила выложить она.

Друкер поблагодарил и пошел домой. Минна постепенно успокоилась. Жилец вовсе не казался обиженным, когда упомянул имя ее брата. Может быть, он уже давно это знал, люди постарались ему сообщить об этом, и вот на тебе: не мстит ей за то, что она сестра Оскара, не издевается, даже не отворачивается от нее! Странные люди! Может быть, они не знают, что такое чувство семьи, честь, традиции? Словно они не немцы! Или тоже изменились? — заключила Минна, ощущая глубочайшее презрение к чете молодых врачей.

С этого дня по отношению к ним она испытывала лишь одно чувство — превосходство. Как и за предыдущими жильцами, Минна следила за ними из окна, с лестницы, укрывшись за дубовой колонной, поддерживающей галерею. Какие только люди не приходили к ним, а у них дома даже не было кабинета! Они были одинаково сердечны и с теми, кто приходил в шляпе, и с теми, кто носил кепку. Даже в час послеобеденного отдыха доктор Друкер всегда принимал больных, если те торопились. Минна слышала своими ушами, как однажды он выговаривал какому-то старику, который пытался в холле сунуть ему что-то в карман: «Бросьте, товарищ! Разве мне не платят в больнице? Ведите себя как следует!» Послушать только: он получает жалованье в больнице! Так он ничего не накопит и не купит жене ни шубы, ни драгоценностей! По ночам и доктор, и его жена быстро вскакивали с постели, если их звали к больному. Он отправлялся в больницу, она спешила на дом к больному своего участка. Оба они уходили улыбаясь, словно их ждала какая-то радость или крупный гонорар.

Ребенка они никак не воспитывали, разрешали ему обращаться к ним на «ты», возили его на закорках по аллеям сада, подражая лошадиному ржанью, давали ему сырые фрукты и очень редко — компот! Они говорили, Минна сама это слышала из окна, что осенью отдадут ребенка в детский сад! Минна даже вышла из себя от негодования. Детский сад! Но она понимала их. Разве этот Курт Друкер, когда он был ростом со своего сына, не приходил сюда, держась за руку матери, разве это не он плелся на своих тощих, слабых ногах по этим аллеям, по которым разгуливает сейчас как хозяин. Какой же он был худой и бледный! Понятно, что детский сад для него это великое благо. Кажется, детей там кормят жидкой мамалыгой! Минна думала, что этого вполне достаточно — кормить досыта, ведь родители этих детей, которых отдают в детский сад, сами никогда не бывали сытыми!

Вот-вот, разве для этого доктор Таубер и строил клинику, чтобы там лежали разные неотесанные мужики, чтобы там лечились рабочие! Для этого он построил дом и разбил сад, чтобы сын каторжника Друкера разгуливал в нем по вечерам, как принц, среди роз и жасмина? Нет, мир не может оставаться таким, настанет время, все повернется вспять и встанет на свои места, и Минна надеялась, что доживет до этих времен, увидит все своими глазами, будет радоваться и пользоваться всем, что по праву унаследовала от мужа. Ей еще вернут клинику доктора Таубера, она еще будет владеть всем, Анна Вебер еще будет работать на нее, а сама она жить как госпожа!

Время от времени ее голос проникал через перегородку из-за шкафов и комментировал жизнь жильцов первого этажа:

— Я слышала из кухни, как жильцы затеяли спор в ванной комнате. Она, наверное, мылась — слышно было, как течет вода, и разговаривала с ним. Честное слово, мне кажется, что эта бесстыдная женщина купалась голая на глазах у мужа.

— Ничего удивительного, грубые люди! — коротко отзывалась Анна Вебер.

Редко, очень редко, жильцы тоже говорили о хозяйке дома:

— Она совсем рехнулась, Курт. Сегодня перенесла мусорные ящики в самую глубину сада. Они всегда стояли за кухней. Очень неудобно бегать туда, когда торопишься или идет дождь. Боюсь, что в один прекрасный день я ей все выскажу.

— Оставь ее, Марихен, она старуха, вдова, выжила из ума, недавно болела. Зачем с ней спорить? Мы говорим на разных языках. Мне даже жалко ее, когда я вижу, как она ползает по аллеям, словно пузатая саранча. Никакого зла, кроме мелких неприятностей, она нам сделать не может. Чего ты волнуешься? Ей и жить не так много осталось.

— А какие локоны она еще завивает! — расхохоталась жена.

Минна целыми днями не прекращала пилить Анну, пока наконец та не выдерживала.

— Госпожа докторша, довольно! Хватит!

Теперь, хотя они по-прежнему готовили отдельно и отдельно ели — одна в комнате, другая на кухне, а в теплые дни в саду, но каждая на своей скамейке, под разными деревьями, — брюзжание Минны затрагивало и частную жизнь Анны Вебер.

— Где это видано, чтобы возвращаться домой так поздно? — ворчала она, повернувшись к Анне спиной и роясь в шкафу.

Или:

— Где это видано, чтобы штопать чулки после десяти часов, когда глаза уже устали? — бурчала она вечером из-за ширмы.

В один прекрасный день Минна неожиданно узнала о смерти Оскара. Она надела траурное платье, сшитое после смерти Эгона и тщательно сберегавшееся, и, выражая на лице глубокую скорбь, отправилась на панихиду, потом на кладбище.

Так как именно в это время жильцы первого этажа, задумав перестроить квартиру, стали воздвигать поперек коридора, соединявшего кухню со двором, стенку, которую Минна тоже мечтала поставить еще тогда, когда доктор был жив, потому что в кухне был вечный сквозняк, Минна не могла ни чувствовать себя спокойной на похоронах, ни носить с подобающей важностью траур. Она не могла обойтись без брюзжания, ее тревожило, все ли будет сделано так, как нужно, достаточно ли крепкой будет стена, не попортят ли дома.

Более тяжело, чем смерть Оскара, Минна перенесла другую смерть.

Она привыкла теперь ожидать Анну Вебер, как когда-то ждала доктора. Нетерпеливая и раздраженная, Минна выходила из себя из-за того, что Анна где-то в другом месте чувствует себя лучше, что оставляет ее одну, что предпочитает половине ее комнаты какое-то другое место на земле.