Венсан Равалек - Гимн шпане

— Отпусти меня, — прохрипел я, — я все объясню.

Мой рот наполнился кровью, дыхание сбилось, если выживу, клянусь, найду их и убью.

Главный дал знак второму, мне наконец позволили разогнуться, Мари-Пьер вжалась в кресло и только сморкалась в платок; давай с самого начала и ничего не пропускай.

— Ну что, Франк, снимать или как?

Амбал в кепке достал ручную видеокамеру, похожую на нашу, и направил на меня.

— Стой, — приказал главный. — Давай с самого начала, он будет снимать.

Они меня убьют, подумал я, как в том жутком фильме, где маньяки убивают целую семью, снимая происходящее на камеру, чтобы потом пересматривать; можешь начинать, велел парень, я подчинился: затея была не моя, мне заказал угон знакомый… сначала скажи, оборвал меня главный, сколько тебе лет, где ты живешь и как тебя зовут, я повиновался, но второй приказал начать еще раз, камера не включилась, пришлось повторить: мне двадцать девять лет, зовут Гастон, живу в Шатильоне — прямо как перед началом телешоу; красная лампочка в камере горела, значит, работает. Я рассказал все, как было, со всеми подробностями, иногда толстяк переспрашивал меня для уточнения, например, какие еще вибраторы? Под конец я особенно подчеркнул необычное волнение Муссы и поклялся, что ничего не знал; кожаный выслушал меня, не перебивая, потом сказал, спокойно, но каким-то зловещим тоном: в тачке было четыре килограмма чистого кокса, ты должен возместить убытки, ни до Муссы, ни до его брата мне сейчас не добраться, так что долг висит на тебе. После этого заявления воцарилась пауза; что он от меня хотел? — не было у меня кокса, не мог же я его родить.

— Тогда тебе конец.

Ко мне приблизилось дуло, я крепко зажмурился, уже представляя, как брызнет кровь, как завизжит Мари-Пьер, как прозвучит хлопок выстрела, а ведь я пока совсем не собирался умирать, кроме того, это было несправедливо — на моем месте должен находиться Мусса, я всего лишь исполнил чужой заказ… ты умрешь, а твоя, девка будет отрабатывать долг, услышал я и, открыв глаза, закричал: нет, умоляю, можешь убить меня, если очень хочешь, но ее не трогай, я ее выкуплю, у меня есть деньги, я заплачу, — он улыбнулся, видишь, не такой уж ты непонятливый; раз по телеку сказали, что он директор компании, само собой у него куча бабок, вставил второй, бесивший меня еще больше, чем его приятель; где деньги, спросил главный, но я уперся: отпусти ее, у меня триста штук, она уходит — ты получаешь бабки. Толстяк напряженно думал, потом говорит; не пытайся меня надуть, заплатишь, тогда поглядим, прямо как в дурацком, неправдоподобном сериале, который смотрела Мари-Пьер, но с одним отличием — это мне разбили башку, это мою девчонку собираются забрать и послать на панель, мою девчонку и мои денежки, а меня самого, скорее всего, пришьют. Дай слово, сказал я, ты получаешь деньги — она уходит, он согласился, его подручный рывком поднял меня на ноги, держа баллончик в сантиметре от моего лица, и тут я увидел в окно, что по дорожке идет Жан-Клод, как всегда в это время — автобус приезжал по расписанию плюс-минус пятнадцать минут; я про себя поклонился ему в ножки, резко толкнул амбала на Франка и крикнул Мари-Пьер: беги, там Жан-Клод, они не станут стрелять, она выскочила на улицу со скоростью косули, удирающей от лесного пожара, амбал при падении выронил баллончик, пш-шшш, и в один миг в комнате стало нечем дышать, какой же ты кретин, заорал главный, и мы все ломанулись в сад, задыхаясь и кашляя, мне показалось, что здоровяка сейчас вырвет, он вдохнул больше всех отравы, я собрался сделать ноги, но Франк ухватил меня за плечи, мы покатились по газону, ружье еще раз звездануло меня по башке, не очень сильно, но обидно — я видел, как оно приближается, и не имел никакой возможности уклониться, из такого на слонов охотятся, так что я лежал и не двигался, моля Бога об одном — чтобы Мари-Пьер побыстрее вызвала полицию и чтобы все это закончилось. Кто-то поднял меня за шиворот, и главный сказал; если ты не умеешь держать слово, клянусь, я убью тебя, при фараонах или нет, да таким тоном, что не поверить было невозможно, ладно, сдался я, раз обещал, — заплачу, мы прошли сквозь газовое облако и поднялись на чердак, при каждом шаге я шептал себе: сейчас твои денежки уплывут, ты ради них горбатился как проклятый, а все достанется этой жирной свинье, и мне стало так тошно, что я забыл про боль, указал на камин — мол, они там, амбал порылся в дымоходе, и вниз посыпались пачки денег, завернутые в целлофан, — огромная куча, толстяк посмотрел на меня в искреннем изумлении: это ты на моем коксе заработал? Да нет, говорю, я по другой части, я занимаюсь бизнесом, что совсем не одно и то же, амбал неуклюже сгреб мое богатство, честное слово, я чуть не заплакал. Теперь спускаемся, приказал толстяк, и закончим счеты — на лестнице еще пахло газом, светильник опрокинулся во время борьбы, край ковра был испачкан кровью, — на колени, велел он мне, я посмотрел ему в глаза и понял, что сейчас он выстрелит.

— Я сдержал слово, почему же ты не хочешь?

Он почесал подбородок, словно министр, принимающий пусть и суровое, но все-таки абсолютно неизбежное решение.

— Из-за тебя я по уши в дерьме.

Он раздобыл партию чистейшего кокаина, сейф в банке, где сначала хранился порошок, не внушал ему доверия, тогда он спрятал кокс в «мерсе»; его подручный должен был стеречь тачку, но в тот день, когда я прифигачил вибраторы, он еще не приехал на стоянку, а когда мы увозили машину, решил, что это полиция, и не стал вмешиваться. Через полгода он случайно увидел меня по телевизору, но пришлось потратить время, чтобы найти журналиста, который, естественно, оказался в отпуске, припугнуть его, чтобы вытрясти мой домашний адрес, поэтому они так задержались с визитом.

Франк указал на камеру.

— Теперь мои хозяева убедятся, что я ничего не сочинил.

Он опустил дуло вниз; проверил, хорошо ли сидят патроны, и говорит: читай молитву, а амбал снова начал снимать.

Чтобы потянуть время, я спросил, какую, мол, не знаю ни одной, небось эта сучка и не думала идти в полицию, а решила тихонько переждать и вернуться, чтобы прибрать к рукам остатки денег. И тут громила, не снимая камеры с плеча, хватает Библию, которую я принес из церкви, Франк открывает ее: ты что, в Господа не веришь, только педики отрицают религию. Он полистал книжицу, ища подходящую к случаю молитву; умоляю, проскулил я, не убивай меня, но он прицелился, поднеся ружье почти вплотную к моей голове — еще чуть-чуть, и дуло упрется.

— Да упокоюсь с миром, сойдет, правда? Ныне отпускаешь раба Твоего, Господи, ибо видели очи мои спасение Твое [57] Лк. 2:29-30. .

Вдруг послышался нарастающий вой сирены, амбал прекратил съемку, что, если девка вызвала полицию? Но главный сказал: заткнись и снимай, думаешь, зная, что в камине ее дожидаются целых триста штук, она побежит плакаться легавым? Однако сирена ревела уже совсем рядом с домом, «оператор» вышел посмотреть, это легавые, Франк, машина уже здесь, тот толкнул меня, не думай, что тебя пронесло, мы еще вернемся, и, спокойно выйдя на улицу, они пошли через сад, швырнув в рюкзак с деньгами ружье и камеру; поднявшись, я посмотрел на себя в зеркало — вся рожа в крови, к тему же я наложил в штаны.