Венсан Равалек - Гимн шпане

Оставалось проверить, сработают ли вибраторы, ведь трехсотая модель одна из лучших, если хочешь заполучить такую тачку, надо, чтобы с самого начала все шло как по маслу. Вибраторы лежали у меня в чемоданчике вместе с набором запчастей — на случай, если произойдет поломка.

Я подкрался к машине с массой предосторожностей; чтобы прицепить устройство к кузову, забрызганному грязью, требовалось настоящее искусство. Не успел я отойти на пять метров, как взвыла сигнализация, эти штуки обошлись мне в три сотни плюс запчасти — итого, почти шестьсот франков коту под хвост.

Сирена Орала как оглашенная, но, что удивительно , всем вокруг было до лампочки, отпускники в автомобилях, нагруженных выше крыши, даже не соизволили обернуться. Наконец батарея села, вокруг воцарилось полное спокойствие, — если и дальше все пойдет удачно, в воскресенье у меня в кармане будет двадцать штук.

Мари-Пьер ждала меня в баре «У Мориса», заботливый Сайд принес ей большую чашку кофе и тосты с маслом. Приятно, когда кто-то ждет тебя; она с волнением спросила, как все прошло, а история с вибраторами вызвала у нее дикое веселье. Прогноз на выходные был хороший, и я предложил ей подняться на Эйфелеву башню; она сказала: наверное, это глупо, но мне в детстве про нее все уши прожужжали, очень хочется увидеть своими глазами. Честно говоря, я и сам никогда там не был. Приехав, мы купили план башни с целым историческим экскурсом на задней обложке и смешались с толпой туристов; прогноз не обманул, на улице было холодно, но погоже.

Хорошо, что мы никуда не спешили, очередь была гигантская, наверх устремилась целая куча народу — японцы, немцы, итальянцы, китайцы — жители всех стран мира, кроме Франции; негры, торгующие буклетами, болтали по-английски: hello, you want, ten francs, ten francs [10] Привет, хотите — десять франков, десять франков ( англ .). . Мари-Пьер была возбуждена, снизу башня казалась очень высокой, выше, чем издали, это понимаешь, только подойдя вплотную, я купил два билета — уже сто франков, а если учесть прибыль от магазинчиков со всякой дребеденью, голодуха им явно не грозит.

Очередь медленно продвигалась, вместе с ней и мы, нас сжимало с силой не знаю, во сколько паскалей, но куда было деваться; две американки считали деньги, у них было не меньше штуки, та, что держала кошелек, достала билеты, спросила что-то у подруги, ее большой рюкзак был распахнут, и, проходя через турникет, она кинула кошелек внутрь. Нас впихнули в лифт, сдавив посильнее, чем в метро в час пик, кабинка тронулась, Мари-Пьер отметила, как красиво смотрятся тросы на фоне ажурных конструкций, во время подъема я сжал ее в объятьях и поцеловал, машины на мосту Трокадеро под нами казались игрушечными.

На одиннадцатой площадке мы сделали пересадку, на самый верх шел другой лифт; я согласился на это только ради нее, мне было скучно, а тут еще мужик, стоящий впереди, завязал разговор, — какой-то поляк, живущий в Париже пятнадцать лет, архитектор, к нему впервые приехала в гости матушка, и он повел ее на Эйфелеву башню. Редко встретишь здесь парижанина, рассуждал он, я уверен, что процент жителей столицы среди посетителей башни ничтожен. Он носил маленькую бородку и очки, выглядел стильно; а вы знаете, говорит, что при возведении башня возбуждала сплошь негативное; враждебное отношение, стройку даже называли про́клятой и утверждали, что рабочих якобы ждет неминуемая гибель? Мари-Пьер слушала внимательно, кивала — кажется, я смотрела про это передачу по телеку, — он продолжал, довольно увлекательно, эксклюзивная лекция для нас двоих, сначала — об архитектуре и градостроительстве, это как раз по его части, да и насчет башни он был подкован.

— Самое парадоксальное в ее истории — это эволюция отношения к башне с течением времени: рожденная в позоре, сегодня она стала гордостью французов, даже завзятых ее ненавистников.

Мы были на самой верхотуре, он увязался за нами на площадку с видом на мост Трокадеро, вокруг раскинулась панорама Парижа, он говорил с забавным акцентом и немного смахивал на русского шпиона.

— Как вы думаете, зачем все эти люди поднялись сюда, на триста тридцать метров от земли?

Он поднял указательный палец и ждал ответа; черт, да откуда я знаю!

— Чтобы посмотреть башню, — рискнула Мари-Пьер.

Он аж подпрыгнул: да, конечно, но что заставляет их выкладывать каждый день по пятьдесят франков, наверняка тут другая причина. Он возбужденно дышал, раздувая ноздри: люди приходят сюда в поисках Вечности — за линзами очков его глаза казались огромными, мамаша кивала, не понимая ни слова, — на самом деле они хотят; прикоснуться к Вечности.

Я размышлял над его словами, а на площадке продолжалось броуновское движение, тут наверху делать было особо нечего, разве что толкаться в очереди.

Я понял, о чем он толковал, убедительная теория: глядя отсюда на Париж, испытываешь какое-то необыкновенное чувство, только я не мог бы выразить его словами.

Он поглаживал кончиками пальцев металлическую опору, в его взгляде сквозила печаль.

— Злобная чернь, тебе потребовалось больше полувека, чтобы принять очевидное и признать шедевр, я презираю и жалею тебя.

Он открыл мне глаза: наша Эйфелева башня — единственная в своем роде, она — доказательство, что надо всегда стоять на своем и ни в коем случае не уступать мнению большинства. Несмотря на чудаковатое поведение, он был прав, я поддерживал его позицию, ведь миллионы людей не имеют никакого влияния именно потому, что их принято считать безликой массой, — в общем, не стоит зависеть от мнения толпы.

— Возьмите, — он вытащил что-то из кармана. — Если захотите, я всегда рад пообщаться с открытыми, духовно развитыми людьми.

Время вышло, пора была спускаться. На визитной карточке, которую он мне вручил, золотом было выведено его имя: Александр Драган, архитектор высшей категории, дальше адрес и телефон. Вы не стесняйтесь, повторил он, когда мы втиснулись в лифт, звоните в любое время, — думаю, тут сыграли свою роль чары Мари-Пьер. Спускаясь, мы поделились впечатлениями, ей он тоже понравился, по крайней мере ему есть что сказать, он приятен в общений и очень умен.

Дальше все произошло совершенно спонтанно: меня вплотную прижало к той американке из очереди, ее рюкзак был по-прежнему открыт, оттуда торчал кошелек, я не мог упустить такой шанс, и еще до окончания спуска он был у меня в кармане — уверен, никто ничего не заметил; когда сзади раздались возмущенные вопли, я сказал Мари-Пьер, чтобы она не оборачивалась и не ускоряла шаг; shit, shit [11] Черт, черт ( англ .). , орала американка, my money, stop, stop [12] Мои деньги, стойте, стойте ( англ .). ; я крепко прижимал руку к карману, мы спокойно перешли мост, и, направляясь к садам Трокадеро, я шепнул Мари-Пьер, что теперь можно позволить себе кутнуть, на что она хихикнула: да, кто-кто, а ты времени даром не теряешь — в тот момент она еще ни о чем не задумывалась.