Стоян Даскалов - Огненные зори

— Освободить и их!

— А до скольких декаров будем считать малоземельными? Высказывайтесь, чтобы не говорили потом, что староста все решил самолично. Мы сейчас вроде как парламент. Что решим, то и будет для села законом.

— По-моему, надо освободить всех, у кого меньше двадцати декаров! — крикнул малоземельный Фико.

— О себе заботишься! А как с теми, вроде нас, что имеют двадцать декаров с небольшим? Из-за этого клочка земли налог платить? Разве мы не малоземельные?

— Хватит торговаться. Освобождаем тех, кто имеет до двадцати декаров земли, а с остальных будем брать по одному проценту с каждого лишнего декара. Что такое один процент? Это значит, из ста початков один отдать общине. И ведь все на общее благо. Завтра воду проводить придется, трубы покупать, вот и пойдут деньги от налога для нашей же пользы. Дети в новую школу пойдут, парты понадобятся, пособия разные… Надо слушать нашего старосту, учителя. А уж он знает, что делать.

— Правильно, пусть богатеи призадумаются. Теперь и им придется подтянуть пояса.

И взоры всех обратились к сельским богатеям, среди которых был и отец старосты. Но теперь он уже не разделял их — старосту и крестьян, и, возможно, поэтому у крестьян появилась жалость к старику. Если бы сын каким-нибудь ловким маневром попытался защитить отца, отнести его к малоземельным, отношение к последнему было бы совсем иным — его проводили бы смехом, свистом, как прочих сельских кулаков. Но сын остался верен тем, кто поддерживал его, своим избирателям, и без колебаний поставил отца в один ряд с другими богатеями. И эта восторжествовавшая правда, которой все ждали, еще выше подняла в глазах односельчан сына и в то же время вызвала чувство жалости к отцу: ведь это все-таки отец, они живут в одном доме, один хлеб едят. Все понимали, что теперь жизнь отца и сына под одним кровом станет нелегкой. Наверняка произойдет разрыв.

Разрыв произошел уже на следующий день, когда комиссия отправилась перемерять землю. Чтобы избежать уплаты налогов, богатеи укрывали много земли, своей и захваченной, прирезанной из общинного фонда и не вписанной в земельные книги. Так же обстояло дело и со скотом.

Комиссия проверила все, и село заволновалось, как потревоженный муравейник. Раскрылись многие беззакония. Так, за Волкодавником было записано сто голов овец, а в действительности их у него оказалось шестьсот. И это не считая двух отар, спрятанных в леске. Разоблачить кулака помогли овчары. Мало-помалу удалось раскрыть все злоупотребления, в том числе и с приусадебными участками. Начались стычки, чего прежде не было.

Вспыхнула ссора и у Ивана Бобанова с отцом.

— Я на тебя буду жаловаться, не посмотрю, что ты мне сын! Пошел на поводу у голоштанников и лодырей! Трудились бы как следует, и у них был бы достаток. Село погубишь, если не откажешься от своего. Оставайся учителем, проповедуй свои идеи, но чужой собственности не трогай!

— Ты рассуждаешь, как и все. И кулаки хотят, чтобы я не занимался политикой, а главное — чтобы не затрагивал их интересов. А так ведь нельзя. Политика — это интересы людей, их жизнь и будущее. Политика коммунистов — забота об интересах трудящихся. Неужели ты не понимаешь этого? Мы взяли власть не для того, чтобы сидеть сложа руки, а чтобы делать мировую революцию.

— Ошибаетесь! Голодранцам не под силу сдвинуть горы.

— Вместе и горы свернем. Так ведь народ решил. В Советской России вышло, и у нас, как видишь, выходит. Примирись и одумайся, пока не поздно. Приговор вам подписан историей.

— Подпишут и твой. И против тебя принимаются меры. Думаешь, тебе так и позволят мутить воду?

— Ладно, оставайся с нашими противниками. Среди них твое место.

После этого разговора староста почти не жил в родном доме и все время проводил в общинном управлении. Решения общего собрания стали законом. Кулаки озлобились, тайно собирались по ночам, готовили заговор. Отец Ивана Бобанова еще не решался присоединиться к ним. Он затаил обиду, даже плакал по ночам, чтобы никто не видел. Боролся с самим собой, не решаясь примкнуть к кулацкому заговору. Однако не мог примириться и с тем, что собственный сын выступил против него. «Как, глупец, не может понять, что ведь сам себе яму роет!» — размышлял он.

Власти пытались всеми возможными способами разогнать коммуну. Приезжали представители из города с полицией, пытались сбросить новую власть в селе, но жители были начеку и давали отпор пришельцам.

Разве можно иссушить родник, бьющий из глубины земли? Разве можно свернуть горную вершину? Разве можно одним рывком свалить дуб-исполин? Коммуна в Превале выстояла, и ею продолжал руководить красный староста Иван Бобанов. По окрестным селам разносились вести о том, что он сделал в Превале. Посмотреть на коммуну приходили люди из других сел и уходили окрыленные, готовые к любым тяготам борьбы.

Но когда однажды Иван Бобанов отправился в город, его неожиданно остановили двое штатских и трое полицейских и предложили пойти с ними в околийское управление. Сказали, что начальник хочет поговорить с ним. Когда Иван Бобанов отказался подчиниться приказу околийского начальника распустить коммуну, его арестовали. Напрасно односельчане ждали старосту с новыми вестями и планами, с которыми он всегда возвращался из городского партийного клуба. Поняв, что произошло, село поднялось, чтобы защитить своего избранника.

А что же отец Ивана Бобанова? Он долго колебался — идти ему в околийское управление с жалобой на сына или нет. Добром с ним, видно, не сладишь, надо с помощью властей заставить нового старосту изменить порядки в селе. Отец всем сердцем желал, чтобы сын взялся за ум, отказался от своих идей. Пусть уж детей учит. В школе Иван на своем месте, только бы бросил эти несбыточные мечтания.

Старик Бобанов так представлял себе «операцию» против сына. Он пойдет в околийское управление. Начальник знает его, у того тоже большой участок земли, и он знаком со всеми зажиточными людьми, на которых власть всегда может рассчитывать, — они его опора. Начальник встанет из-за стола и, как всегда, обрадуется встрече. Хоть и большой он человек, но в городе ходит в крестьянской меховой шапке. Поздоровается и предложит сесть. Потом начнется примерно такой разговор.

«С чем пожаловал? Что нового в Превале?»

«Потому и пришел, что нет больше терпения. Ладно, вы издали закон, отобрали кое у кого по куску земли и отдали неимущим. Пусть будет так! На здоровье! Земледельческое правительство не могло поступить иначе — надо же чем-то отличаться от буржуазных партий! Хорошо. Мы примирились. Но теперь, когда нас снова бьют по карману, я не посмотрю, что он мой сын, и ударю его по рукам».

«Что тебе сказать? Вы голосовали за него, сами теперь и расхлебывайте кашу. Мы вас предупреждали».