Стоян Даскалов - Огненные зори

Зазвонил колокол. Торжественно, победно. Колокольный звон словно приветствовал его. Ченгел постоял немного с пулеметом на плече. Перед его взором все еще стояли убитые им пулеметчики и Трифон, распростершийся на площади перед церковью. Послышались выстрелы, но не со стороны церкви, а откуда-то еще. Ченгел не шевельнулся, а только крепче сжал пулемет.

— Почта! — услышал он. — Спрятались на почте и ее сдаются.

— А-а! — крикнул Лило и бросился с пулеметом вперед.

К вечеру и почта была в руках повстанцев. Город вздохнул свободно. Повстанцы позвали Ченгела:

— Идем, прибыл Георгий Димитров. Когда ему рассказали о тебе, он захотел увидеть того, кто одним выстрелом убил двух пулеметчиков.

— Не могу я появиться перед этими людьми в таком виде, — ответил он, посмотрев на свои заплаты.

— Ты теперь повстанец!

Несколько дней над городом развевалось красное знамя, и Ченгел чувствовал себя другим человеком. Но вскоре каратели безжалостно подавили восстание. Кое-кому из повстанцев удалось бежать, а Ченгела схватили. Его привязали к той самой сливе, которая в разгар боя помогла ему. Никто не мог приблизиться к нему, чтобы дать напиться. Надвинув на лоб каски, солдатня злобно смотрела на него, пинала ногами, с нетерпением ожидая, когда его позволят прикончить. Окровавленный Ченгел корчился в судорогах. С прядей его слипшихся волос по лицу стекали тонкие струйки крови. Изодранная одежда колыхалась на ветру, обнажая посиневшее, израненное тело. Веревки, словно впившиеся в его тело змеи, высасывали из него последние капли крови. Время от времени он вздрагивал, поднимал голову. Одним глазом, тем самым, которым поймал на мушку двух пулеметчиков, он еще мог смотреть. Другой заплыл. Ченгел в последний раз посмотрел на свой домик, охваченный пламенем, на сарай, на жену и плачущих детей. Потом он уже ничего не видел. Дым от горящего дома скрыл все от его взора. Офицер взмахнул саблей и рассек голову Ченгела. К офицеру присоединились другие каратели и начали рубить Ченгела, как дерево.

Слива, возле которой был изрублен необыкновенный стрелок Сентябрьского восстания, высохла. Но на ее месте в церковном дворе выросло новое дерево. Само оно выросло или его тайно посадили — неизвестно. Когда крестьяне пригоняют на базар скотину, они садятся в тень этого дерева, вспоминают стрелка и в память о нем поливают дерево красным вином.

Для нас, шестнадцатилетних девушек, он обладал всеми прекрасными качествами, какие должны быть присущи хорошему товарищу. Он был смел, разоблачал сельских богатеев и в глаза говорил им, что приближается конец их мироедству. Он был неуловим: полиция гонялась за ним в одном месте, а он появлялся в другом. В села он приходил ночью. Обошел весь край. Люди любили его и помогали ему, зная, что ради них он отказался от личного счастья. Счастье он видел в борьбе. Он знал, что такое нужда. Выросший в бедности, говорил, что без ученья не справиться с нищетой, а поэтому, невзирая на трудности, все же закончил школу. Он был моим учителем и всегда для меня им останется.

Он рассказывал, как на фронте вел пропагандистскую работу среди солдат, как раздавал им вместо учебников газету «Работнически вестник». В его батальоне не было ни одного человека без такого «учебника». Газеты эти ему приносил курьер: в его сумке их всегда было больше, чем служебной почты. Под сиденьем в его повозке было много такой литературы. И своих солдат он спрашивал по материалам из газет: «Вы читали то-то и то-то?» Те отвечали и как бы переходили из класса в класс, пока этому «учению» не пришел конец — его батальон восстал против властей. Солдаты требовали свергнуть царя. Бросив винтовки, они разошлись по домам. Но и там ни они, ни он не успокоились.

В мирное время мой учитель показал себя еще лучшим организатором. Нас, шестнадцатилетних девчат и парней в красных рубашках, он привлек в комсомол, учил бороться за новую жизнь. Получив от него оружие, мы поклялись победить. Он словам предпочитал действие и научил нас, комсомольцев, стрелять. Ночью выводил нас в горы, раздавал оружие, и при свете луны мы целились в деревья, как во врага. Он был нашим командиром, товарищем и другом. А я втайне любила его. Он был на десять лет старше меня, участвовал в войне, видел в глаза смерть. Я же только делала в жизни первые шаги и смотрела на него влюбленными глазами юной девушки. Я была готова сделать все, что он скажет. Вначале смущалась. Мне было стыдно за себя: как могла я, в сущности, еще ребенок, влюбиться в учителя! Я прогоняла эту мысль, бранила себя, но чувство не проходило. Когда он собирал нас, я слушала его как зачарованная. Мне очень хотелось приблизить то время, когда он поведет нас в бой и наступит царство свободы. О дальнейшем я не думала.

Так любили нашего командира мы, шестнадцатилетние девчата. И не только мы, но и ребята. Я узнала это от Замфира, его шурина, с которым училась в гимназии. Мы отдали ему наши сердца, посвятив себя борьбе до победы, и ждали только дня, когда сможем принести себя в жертву. Мы не боялись смерти, потому что знали, если кто-нибудь из нас погибнет, другие, оставшиеся в живых, будут праздновать победу. И не забудут павших товарищей.

И вот желанный час настал. Я никогда не забуду эту ночь. Загремели выстрелы, и над селом, как знамя, взметнулся огромный костер. Меня уже никто не мог удержать. Мать бросилась за мной:

— Сумасшедший ребенок! Куда? Вернись!

Точно так же погнались и за Замфиром:

— Куда тебя несет, парень? Вернись!

Его отец побежал за ним, мой — за мной, но вместо того чтобы вернуть нас, они сами присоединились к повстанцам. Наш молодежный отряд развернул свое знамя. Несли его мы с Замфиром. В бой шли с песнями. Перед нами на коне, как когда-то Бенковский [18] Георгий Бенковский (1844—1876) — болгарский революционный демократ, один из вождей национально-освободительной борьбы болгар против турок. В 1876 году возглавил восстание против угнетателей и тогда же был убит турками. — Прим. ред. , ехал командир. Мне казалось, что история повторяется. Он был Бенковским, а мы — его крылатая дружина.

Когда мы заняли город, нашему Лопушанскому отряду, как самому сильному, было поручено встретить врага у Криводола. Я изъявила желание пойти с отрядом. Командир сказал:

— Здесь твой путь кончается. Ты еще маленькая. Сейчас начнется страшный бой. Пойдут только самые испытанные и храбрые.

Но им не удалось вернуть меня. Я считала себя одной из самых храбрых.

— Но ведь тебя могут убить! — сказал командир.

Я посмотрела на него и заплакала.

— Ведь вы же сами говорили, что не надо бояться смерти!

— Да, но когда это оправдано.

— А разве гибель в бою не есть оправдание?