Стоян Даскалов - Огненные зори

Покончив с раздачей продуктов, Флоро повел крестьян по домам богатеев. Крестьяне схватили не успевших удрать богачей, связали им руки и затолкали в подвал.

— Да что их держать здесь, этих боровов! — говорил Флоро на собрании в общине. — Надо осудить их поскорее. Давайте выведем всех их на площадь, и пусть народ вынесет свой приговор.

Учитель и кассир с удивлением смотрели на Флоро. Ведь еще вчера он был таким робким, словно стреноженная лошадь.

— Погоди, не спеши, они нам сейчас не мешают.

— До каких же пор их держать?!

Он кричал, и все дивились происшедшей в нем перемене. Желто-бурый загар сошел с его лица. Флоро перечислял все злодейства каждого из сельских мироедов, говорил о грабежах и поджогах, о залитых слезами домах, о земле, отнятой у сирот в войну. Как чужеземец, Флоро в течение долгих лет держался замкнуто, не осмеливался поднять голос. Но за эти годы успел узнать все о каждом богатее и теперь выступал в роли народного обвинителя:

— Надо их прикончить, а то снова поднимут головы!

Но сельские руководители не обратили внимания на его предложение.

Флоро составил план распределения земли. Еще когда он батрачил на родине, ему в голову приходила мысль: а не может ли статься так, чтобы они, батраки, отрезали и себе по наделу этой жирной земли? Не может ли случиться, что они выберутся из трущоб, в которых и скоту-то не жизнь? Заживут в домах помещиков, у которых скоту жилось лучше, чем им — батракам.

И вот этот день настал. Флоро быстро нашел общий язык с беднотой, с обитателями тростниковых хижин. Сговорился с каждым, какую землю ему выделить, в какой из домов поселить. И с готовым планом привел людей в общинное управление.

— Мы пришли за землей богатеев!

— Раздадим ее, Цвятко! — ответил ему Туйко.

— Слышь, Туйко, как бы не вышло, как после переворота девятого июня, — раздались голоса.

Перед падением правительства Стамболийского был издан закон о наделе бедняков землей. Некоторые тогда захватили себе участки, но Флоро земли не дали — ведь он был чужеземцем. Для Флоро это обернулось к лучшему: после 9 июня заговорщики вернули землю прежним хозяевам, а тем, кто взял землю, досталось на орехи.

— Не бойтесь! Тогда вы — земледельцы — были одни, а теперь мы — коммунисты — с вами. Пушкой нас не собьешь!

— Хорошо, Флоро! Так тому и быть! — сказал учитель. — Но сейчас мы от имени рабоче-крестьянской власти объявляем мобилизацию. Все, кто может носить оружие, пойдут с нами освобождать город. А потом и эту программу выполним: каждый получит то, что ему положено. Не будет больше бедных и богатых. Заживем по-братски.

Флоро вместе с другими селянами стал в ряды повстанцев. Вооружились кто чем мог — старыми ружьями, пистолетами, топорами и вилами. Под красным знаменем отряд двинулся вдоль реки к городу.

А город встретил повстанцев пушками. Снаряды косили людей, как тростник. Вражеские пулеметы преградили дорогу повстанцам, хлынувшим к городу с разных сторон. Приступ, еще приступ, но безоружным повстанцам было не под силу преодолеть бешеный огонь карателей. Восстание потерпело неудачу. Повстанцы отступили. Палачи залили страну кровью.

В Цибрицу хлынули солдаты. Они выпустили арестованных кулаков. И «боровы», как и опасался Флоро, воспрянули духом, стали еще злее и кровожаднее. Они выдали карателям учителя, кассира из кооператива, Флоро и других жителей села. Арестованных связали, вывели на берег большой реки.

— Вот он, что без отечества! — Сын Шипро ударил Флоро ногой в живот. — Бросил родину и пришел сюда наших баламутить. Изменник! Дайте его мне, шкуру с него сдеру, как с ягненка! Бросайте его в воду, пусть налакается дунайского вина вволю!

Прогремела пулеметная очередь. Будто не кровью, а молодым, не перебродившим вином залило тела арестованных, и они разом упали с крутого берега.

Река понесла трупы. На быстрине один из них отделился и, словно живой человек, поплыл к родному берегу. Это было тело Флоро. Другие трупы вода выталкивала на мель, а этот властно понесла вперед. Волны заботливо держали его на поверхности. Словно невидимые лодочники, они передавали тело Флоро друг другу, пока наконец не приблизилась родная земля. Берег, с которого он когда-то убежал, словно стал более пологим, и вода вынесла труп в лощинку, вокруг которой росли вербы. Так Флоро попал в объятия матери-родины.

Когда занесло сюда из Италии семью этого смуглого парнишки с продолговатым носом, босоногого, веселого, никогда не расстававшегося с губной гармошкой — никто не помнил. Навсегда осталось загадкой для местных жителей и то, почему они поселились именно в этом тихом балканском селе, утопавшем под сенью могучих орехов и прекрасных садов под склонами Стара-Планины.

Ручеек, пробивающийся из-под отвесных красных скал, торопится добежать до села и пройти его шумно, гордо, говорливо, как река. Частенько парни и девчата наблюдали, как Антонио состязается с ручейком наперегонки. Бросит палочку или щепку и бежит — кто быстрее доберется вниз, до запруды, отводящей воду по канаве на мельницу. Бежит себе и бежит, быстроногий, и всегда выигрывает у ручейка. Добежит и ждет, присев на корточки у деревянных свай плетеной запруды. Ждет, чтобы поймать щепку.

— Ты что, лягушек да змей на пропитание ловишь? — кричали ему с усмешкой селяне.

Он отвечал им музыкой. Доставал губную гармошку и играл. Таким был Антонио. Так разговаривал он с людьми. Приглушенные звуки его блестящей гармошки всегда привлекали людей. Не только дети и молодежь, но и старики полюбили Антонио. Своей музыкой паренек как бы разносил по селу веселое настроение, облегчал тяготы жизни. Гармошка, казалось, открывала его душу. Звучала она лучше сельского оркестра. Многие удивлялись: откуда у этого парня столько веселья? Отец его с семьей из восьми человек бежал из своей южной страны. Их пригнал голод. После долгих скитаний они свили гнездо здесь, в Маглиже. Отец мальчика, Сальвадоре Челини, работал на каменных карьерах. Бил ломом и рвал зарядами скалы, дробил щебень. Антонио вертелся с утра до вечера возле отца и помогал чем мог. Он боялся, что камни засыплют родник, из которого брал начало его любимый ручей. Но каменотесы успокаивали мальчика.

— Да нет, Антонио, не бойся, не засыплем родник, наоборот, он станет еще обильнее. А ну поиграй! Повесели нас!

Мальчик часто ушибался в каменоломне. Кровоточили ноги, пальцы на руках. Бывало, что трескалась кожа на живых, рождающих волшебную музыку губах.

Каменотесы жалели мальчика:

— Весели нас! Мы и твое отработаем!

И у отца, побелевшего от известковой пыли, разбитого от усталости, становилось легче на душе. Радовало, что не встретили его, иностранца, с недоверием. Наоборот, приняли на работу и вскоре даже начали делиться с ним своими горестями. И им было нелегко, этим людям, выросшим здесь, на родной земле. Работали с утра до вечера, а еле концы с концами сводили. О бедности говорила латаная одежда мужчин и женщин, полинявшие и перелицованные платья девушек, впалые лица всегда голодных детей. Казалось, тяжелая работа здесь, в каменоломне, заряжала их души взрывчаткой, динамитом. И для взрыва нужна была только искра. Вот почему эти крепкие горцы, силы которых высасывала гора, просили итальянца: