Михаил Талалай - Было все, будет все. Мемуарные и нравственно-философские произведения

Вот такую выставку можно было видеть в нынешнем году, в нашем веке, в нашей Европе. Наряду с другими подобными выставками современной плеяды художников апокалиптических школ имажинистов, фовистов, сюрреалистов. И что удивительно: и внутри и снаружи выставочного помещения все было тихо: никто не бил автора, никто не призывал парижан к восстанию, никто не строил баррикад; никто не писал углем или мелом на тротуарах «а ла Пикассо». Даже полицейских вокруг не было видно. Наоборот: публика с благоговейным молчанием ходила по зале, почтительно останавливалась перед полотнами и картонами властителя своих художественных дум, вперяла в них внимательный взгляд, как раньше смотрели туристы на Мадонну Рафаэля в дрезденском Цвингере. И тихо перешептывалась, сообщая соседям почтительные догадки о тайнах скрытых красот.

У старца два носа? Так что-ж? Как эстетическая хирургия может из этих двух органов сделать один, так и эстетическое восприятие в состоянии слить их вместе, в виде символа изощренного утонченного чутья. И один глаз, съехавший вниз, к подбородку, тоже имеет свой смысл, особенно при двух носах: оказавшись не на месте, он, конечно, видит весь мир с новой точки зрения; и это создает в нем психику исключительного человека, видящего то, что другие не видят, обоняющего то, что другие не обоняют. И поэтому старик на портрете не белый, не черный, не желтый, а зеленый: чтобы все угадали, что он – особенный.

Благодаря двойным носам, подбородочным глазам и вывернутым скулам Пикассо считается в наше время непревзойденным художником. Для богатого буржуа иметь его произведение на стене своего кабинета – великая честь. Находить откровение в его творчестве – признак изысканного вкуса эстета.

До некоторой степени приходится Пикассо делиться своей славой с другим вдохновенным творцом – с Матиссом. Но Maтиссу, с его одиночными носами портретов, с глазами, находящимися приблизительно на своих местах и с ушами, располагающимися где-то по бокам головы, – далеко до художественного взлета своего конкурента. Портреты Матисса, с деформированными черепами, с лицами залитыми кровоподтеками различных цветов, сильно грешат против требований нашей эпохи в том смысле, что на них нередко можно заметить признаки действительного человеческого лица, хотя и сильно пострадавшего или при падении с лестницы, или при автомобильной катастрофе. Бывают у Матисса даже необъяснимые снижения в творчестве, когда портрет его, вдруг, становится слегка похожим на оригинал. Очевидно, это пережитки устаревшего «фовизма» времен сотрудничества художника с Марке, Руо, Ван Донгеном…

Однако, несмотря на такие случайные провалы в живописном искусстве, художественная молодежь стойко стоит сейчас на страже прогресса и не допускает возврата к жалкому прошлому. Гарантией этому служит новейшая «абстрактная» живопись, в портретах которой уже нет ни одного носа, ни одного уха и никакого глаза: ни возле лба, ни около подбородка. И в пейзажах «абстрактных» художников тоже нет пережитков моря, неба, скал и растительности, которые встречаются у Пикассо и Матисса. Портрет, марины, ландшафт – все сливается здесь в одно синтетически-целое, в перекрестных линиях – справа налево вниз и слева вниз направо. Художник в данном случае дает наслаждающемуся зрителю только первый толчок к восприятию; все же остальное зритель должен дополнить сам, конгениально участвуя в дальнейшем вдохновении вместе с художником.

Обо всей этой живописи современных мастеров с их «заумной» концепцией не стоило бы и говорить, если бы рядом с нею существовала живопись настоящая, основанная на традиции прошлого, не копирующая старые образцы, но творчески развивающая те стороны искусств, которые приводят к истинному ощущению прекрасного. Однако, где они, эти таланты и гении, дающие действительные формы и содержание искусству? Быть может потенциально они где-то и существуют, быть может тщетно и пытаются пробиться сквозь поросли сорной травы современности. Но их не видно, об них не знают. Нынешние эстеты-критики, сами взращенные на извращениях всякого рода, не дадут о них отзыва, не введут в круг журнальной и газетной рекламной шумихи.

И какая жуткая картина – при сравнении с чудом прошлых веков!

Возрождение. Флоренция. Рим. Чимабуэ со своим учеником Джотто. Боттичелли, с одинаковым вдохновением воплощающий и святую Мадонну, и рождающуюся из моря Афродиту. Леонардо, Микеланджело, Рафаэль, Андреа дель Сарто… Нидерланды. Рубенс, полный страсти и жизни. Рембрандт в игре света и тени. Когда это было?

И какой расцвет живописи в прошлом веке тут же, во Франции, где теперь владычествует Пикассо. Сначала Энгр, вдохновенно изучавший Рафаэля, без подражания отгадавший прелесть античности. Затем – глава романтической школы – Делакруа, сведший красоту с неба, чтобы найти ее в природе, не требующей никаких условных прикрас. Основатель реализма – Курбэ, оставивший позади и классицизм, и романтизм, но превосходный в естественных жизненных темах. Наконец, возглавитель импрессионистов – Мане, перешедший на сторону «независимых», но не порвавший с предшественниками, переменивший вместе со своими последователями манеру письма на характер «пятен», мазков и нашлепок. Помимо него – Коро, со своими сумеречными картинами, боящимися яркого света. Вышедший из натурализма Клод Моне, Ренуар…

Модернизм с этими «пятнами» уже прочно завоевал свои позиции. В угоду краскам с их нашлепками отходил на второй план классический старый рисунок. Но импрессионистическая манера еще знала предел. Никто не помышлял в первое время о такой свободе рисунка, когда нос на портрете раздваивается, ухо лезет на темя, а глаз из-под подбородка смотрит на мир. Но постепенно пришли футуристы, кубисты… За ними – сюрреалисты, абстрактисты. И, в результате, после Рафаэля, Рубенса, Рембрандта, Делакруа – перекрещивающаяся цветные линии по диагоналям: справа налево, слева направо…

Не много дал нынешней живописи ее предшествующий многовековый прогресс!

Дал столько же, сколько былое европейское зодчество дало современной архитектуре-модерн: вместо величавых соборов – парижского, амьенского, кельнского, церкви-отели Матисса; вместо луарских замков и версальских дворцов – дома в виде фабрик и броненосцев. Во главе с высочайшей дырявой башней Эйфеля.

Рассматривая причины падения художественного творчества в литературе, в музыке и в пластических искусствах, мы не можем, конечно, объяснить это извращение идеи прекрасного одним только фиглярством и жалкой саморекламой. Разумеется, в наше время, как никогда, шарлатаны легко проникают на верхи культурной жизни народов. Точно так же, в силу продажности бульварной печати, реклама сплошь и рядом создает из бездарностей таланты, из заурядных людей – исключительных деятелей.