Михаил Талалай - Было все, будет все. Мемуарные и нравственно-философские произведения

В таком же состоянии находится и область разума в его творческих попытках философского мышления проникнуть в забытые тайны бытия.

Как живопись при помощи скромных красок, предоставленных ей техникой, будит в нас воспоминание о красоте, как ваяние при помощи технических средств ведет к той же цели, как литература при помощи выработанных рассудком слов и понятий создает высокие образы, так и философия, пользуясь словами и понятиями рассудка, создает различные картины проникновения в истинное бытие мира. Но как нельзя сказать, что в мир абсолютно-прекрасный проник кто-либо один из величайших художников – Рафаэль или Рембрандт, так нельзя сказать, что абсолютно истинную картину мирового бытия дал Платон или Гегель. На всем протяжении истории философии было немало великих систем, создававших свои школы, привлекавших огромное число последователей. Платонизм оказал влияние и на своих современников, и на александрийскую эпоху, и на средневековую схоластику, и на европейское философское мышление, вплоть до марбургской школы начала нашего века. Гегельянство царило в прошлом веке вместе с шеллингианством. Но проходят времена и сроки, уходят из центра культурного внимания старые системы, нарождаются новые. И в этой смене, в этом якобы противоречивом разнообразии трактовок мира и истинного бытия – вовсе не слабость и ничтожность философского мышления, а, наоборот, ее многогранность, ее жизнеспособность, указывающая на то, что потребность разума пробиться к тайне бытия неистребима.

Таким образом, не индивидуальные взлеты таланта и гения, a совместные результаты общечеловеческого духовно-культурного творчества приводят нас к наибольшим высотам проникновения в мир. Не одно какое-либо художественное произведение, а вся сокровищница искусства укрепляет в нас уверенность в реальном существовании потусторонней извечной красоты. Не одна из наиболее великих философских систем, а вся история философии в своей совокупности утверждает нас в объективном бытии верховной истины. Наш мыслитель и богослов A. C. Хомяков в построении своей христианской соборной гносеологии говорит: «Недоступная для отдельного мышления истина доступна только совокупности мышлений, связанных любовью». В области религиозного познания, которое в данном случае имеет в виду Хомяков, отдельный индивидуум бессилен, если он не включается в общее соборное церковное знание.

Эту глубокую мысль Хомякова следует применить ко всем сферам духовной культуры, чтобы осмыслить исторически путь человечества. Одной, даже гениальной, картиной нельзя доказать существование анамнезиса о вечной красоте; но все мировое искусство, все вдохновения отдельных художников кисти, резца или пера, все даже посредственные произведения бесталанных, но горящих творческим эросом авторов, – все это массовое искание красоты говорит о том, что эстетический порыв к познанию ее ведет за собой человечество. И в области познания истины отдельная даже великая философская система не доказывает существование мировой тайны. Но вся совокупность поисков правды и истины в истории человеческой мысли; все попытки проникновения в суть бытия – и наивные, и глубокие, и великие, и малые, и противоречивые, и гармонические; и все методы этого проникновения, – вся эта величавая осада предельной неразгаданной тайны указывает, что искомая тайна не фикция, что тяготение к ней не может быть тяготением к пустоте и к несуществующему.

И потому – можно ли говорить о бесплодности всех исторических философских исканий в силу того, что методы поисков разнообразны и результаты их не сводятся к одному общему логическому выводу? В иррациональном, потустороннем, разум свободен от законов практического логического мышления, и может в противоречивости находить высшее единство и в многообразии – единообразие непостижимого.

Какова же основная причина вырождения современной философии, а наряду с нею и теоретической науки?

Если бы и та и другая область мышления не нарушали взаимных границ, если бы рассудок строго отмежевывался в своем знании от сферы разумного философского познания, то и в одной и в другой применение автономных методов продолжало бы давать плодотворные результаты. Творческий разум в своих порывах к достижению истины создавал бы новые варианты проникновения в глубинную сущность мирового разнообразия. Наука, со своей стороны, не теряла бы импульса к дальнейшему своему развитию созданием в пределах рассудка новых плодотворных теорий.

Но исключительный расцвет науки и техники, начавшийся в прошлом столетии, создал гибельную аберрацию в культурном мышлении, при которой рассудку стало предоставляться нее только превосходство над разумом, но и единственное место как в области знания, так и в сфере познания. Рассудочное мышление сделаюсь единственным критерием ценности научных и философских утверждений. Разум и рассудок не только в обывательском мышлении, но в науке, и иногда даже в философии, нередко смешиваются. Как мы видели в предыдущем изложении научных и философских проблем, в этой терминологии очень часто возникает полная путаница: рассудочное знание называется разумным познанием, а сам рассудок именуется разумом. Выросший на этом смешении рассудка и разума позитивизм пытаясь заменить собою философское творчество, вовлек мысль культурного общества в две кардинальных ошибки: вызвал скепсис к якобы бесплодным метафизическим порывам разума и, кроме того, предоставил всю область знания и познания одному только рассудку, правомочному исключительно в области науки в техники.

В этом смысле позитивизм оказался даже гибельнее материализма: материализм все же принимает материю как метафизическую сущность мира, позитивизм всякую метафизичность отрицает принципиально.

Разумеется, на протяжении почти всего XIX века позитивизму Конта и отрицающему всякую метафизику критицизму Канта не удалось побороть естественное стремление разума к построению метафизических систем. Но в нашем веке результаты этой борьбы принесли свои печальные плоды в виде всеобщего равнодушия культурного общества к философским проблемам. Многообразие метафизических исканий позитивная мысль общества приняла как бессильные противоречия разума и отвернулась от них. А что касается теоретической науки, то позитивизм, преувеличивая ее познавательное значение, оказал ей же самой плохую услугу. Под его влиянием отвлеченная наука сама стала врываться в область философского мышления и пытаться своим рассудком заменить функции разума. Эта незаконность рассудка явно сказалась на всех крайних вопросах, в которые упирается научное исследование мира и которые она не правомочна решать: математическая бесконечность пространства и времени; бесконечное количество «порядков» бесконечно-малых и бесконечно-больших величин; допущение какого-угодно количества измерений в аналитической геометрии; произвольные предположения метагеометрий, физико-математическая трактовка относительности явлений, рассудочные попытки объяснения начал жизни в биологии, законов душевных явлений в психологии; идеалов общественной жизни в социологии. Как мы видели раньше, при рассмотрении кризиса теоретической науки, обывательская культурная мысль в подобных бесплодных попытках решить крайние вопросы увидела слабость самой науки.